Разговор о рыбе
На этикетках для сардинок изображено густое, как синька, море и багровые рыбаки, выволакивающие сеть. Лимонного цвета солнце блистает над этим идиллическим ловом, и пестрые флаги пароходов расцвечивают веселый горизонт.
Таков труд рыбаков в представлении бездельников.
Действительность не такова. Море редко бывает приятным, как курортное озеро, а рыбаки не скалят весело зубы… В действительности – мутные волны, ветры разных румбов и баллов, раздражающая мокрота повсюду, растертые сетями пальцы, кровавые пузыри и запах рассола, острый, как нашатырь, но полезный для легких. Так ловят сардинку.
У нас сардинку приготовляют из хамсы – обильной рыбки, живущей большими стаями. Весной эти стаи, похожие с самолетов на исполинские оловянные реки, льются мимо берегов Азова, Крыма и Одессы и застревают в узких бухтах.
В Балаклаве бывают годы, когда хамса стоит так густо, что можно воткнуть в воду весло, точно вилку в хлеб. От собственного обилия рыба задыхается и гибнет. Иногда северный шторм разрывает и комкает эти реки хамсы и уносит их к югу, к берегам Турции. Тогда среди крымских рыбаков начинается паника.
Хамса – универсальная рыба. Ее солят, маринуют, коптят, из нее делают сардинки. Ее маслянистый и соленый запах вызывает представление о черноморской весне, о Керчи, о городах, омываемых мутными волнами и уютных, как театральные макеты. Ее свинцовый блеск сродни окраске миноносок.
Фирина идет, как хамса, – серебряными Волгами, Дунаями, громадными движущимися полями. Когда она появляется в Одесском порту, все набережные заполняются семействами рыбаков и кошками. Семейства сообща ловят фирину сетями, похожими на исполинские зонтики. Сеть опускают в воду при помощи доморощенных блоков. Блоки визжат. Кошки воруют фирину и дичают от улюлюканья и побоев.
Когда в дни лова фирины проходишь через порт, из-за чугунных пушек, из-за пакгаузов и ржавых якорей зеленым огнем блестят злые кошачьи глаза. Идешь, как на сцене перед толпой враждебно настроенных зрителей.
Но не на фирине, конечно, и не на хамсе построены планы рыбных трестов. Это – мелочь, хотя бы и очень прочно вросшая в приморский быт.
Трестам нужна красная рыба, рыба частиковая, многомиллионная, теряющая индивидуальность, перерастающая в товар, в цены, в центнеры. Это – сельдь, судак, вобла, белуга, треска, горбушка, кета, – прущие по весне баснословными косяками в устья рек и закупоривающие узкие протоки.
Советский Союз богат рыбой. Еще в средние века Московия славилась черной икрой и осетрами. Цари дарили иноземным послам для удивления пудовых карасей из зауральских озер и бронзовых стерлядок.
Во времена гоголевские появился «лабардан», иначе треска. «Лабарданом», а не только пресловутыми борзыми щенками, давали взятки. Селедка, наравне с картошкой, прочно вторгалась в быт. Тысячи крестьян пошли за рыбой, рабочие артели в течение столетий обрастали традициями и навыками.
Промысла росли. Путины гремели от Каспия до Мурмана, диктуя цены и обещая рыбным складам России и заграницы обилие своего холодного и ценного товара. Биржи нервничали из-за керченской сельди и камчатского сальмона. Иностранные пароходы везли в трюмах во льду бочонки с зернистой икрой, обернутой в пергаментную бумагу. Бочонки обрастали инеем. Этот груз считался таким же нежным, как живые цветы или фрукты. Икра была признана наилучшим кормом для человечества, – в ней были спрессованы ценнейшие питательные вещества.
Первая мировая война обрушилась на промысла тяжелым штормом. В гражданскую войну промысла – особенно каспийские – напоминали разинскую вольницу. Обозы браконьеров разбивали таборы около заповедных вод и опустошали омуты – «ямы», где стояла красная рыба. Ее глушили ручными гранатами и травили ядом. Сети истлевали на берегах.
Восстановление промысла началось примерно с 1922 года. Были объявлены районы заповедных вод и поставлена надежная охрана.
Рыбное хозяйство вошло в русло точного плана. С большим размахом начались работы по разведению рыбы, – мальки перевозились на самолетах. Пошла горячая постройка рыбачьих судов. На севере начался траловый лов. За границей заказали десятки тралеров.
С соседними странами были заключены конвенции, положившие конец хищническому лову. Возникли мощные рыбацкие кооперативы и рыбные тресты.
Наконец с промыслов был изгнан хитрейший частник, и началась коллективизация рыбачьих хозяйств.
Консервные заводы перешли к работе с полной нагрузкой. Началась постройка новых заводов на Черном море, на севере и на Дальнем Востоке.
На Дальнем Востоке впервые начали работать плавучие консервные заводы.
Вобла – подруга революционных дней, надежная пища 1919–1920 годов – сменилась более питательными и тонкими сортами. Теперь на заграничных выставках блестит розовое и маслянистое мясо нашей лососины, черным жемчугом набухает в фарфоровых банках зернистая икра и красной крупной смородиной просвечивает икра кеты. Гигантские стерляди лежат на прилавках, окрашенные в серую синеву каспийской воды, и сотни коробок со скумбрией, омарами и бычками создают причудливые пирамиды этикеток.
Далекие рыбные промыслы снабжали в старое время рыбой только свой район, – в Москву, в центр страны, рыба не попадала.
Своеобразие наших рыбных районов так велико, что заслуживает целых томов для своего описания. Начнем с Севера.
Начнем с Мурманского побережья, где теплая лента Гольфштрема приносит мягкие зимы и неслыханные стаи трески. Перед треской идет маленькая рыба – майва. В движении рыбьих стай есть закономерность. Так, на Черном море перед ходом скумбрии идет фирина, а на Дальнем Востоке перед ходом горбуши идут передовые, крупные рыбы, своего рода квартирьеры. Рыбаки зовут их «гонцами».
Треска геологическими пластами движется около дна. Достаточно опустить бечевку с крючком, чтобы подцепить рыбу за хвост, за брюхо, за жабры.
– рыбу, оставшуюся от ледникового периода, дает дельфинов и зверя.
На Севере не только один Мурман богат рыбой. Несметные стаи рыб гибнут естественной смертью в устьях сибирских рек. На Лене начат промысел около Булуна. Он короток, как якутское лето, но дает ценнейшую рыбу – лососину.
Дальше идет Камчатка, Охотское море и Приморье. Они гремят на весь мир своей горбушей и селедкой иваси. Дальневосточные воды стали приманкой для хищников.
Не только японцы и американцы, но и норвежцы приходили к пустынным и туманным берегам Камчатки и брали баснословные контрабандные уловы. Сейчас охрана береговых вод усилена, хищничать нельзя, и японские рыбные фирмы скупают участки с торгов во Владивостоке. Провалившиеся на торгах подымают шум на всю Японию и требуют смены правительства. Отсюда видно, что наши рыбные богатства в тихоокеанских водах достаточно велики.
Перечисляя промысла, мы движемся по часовой стрелке. Стрелка идет к Аральскому морю. В зное, в песках, в горячих туманах лежит это индиговое море, полное рыбы и камышовых зарослей.
– наша рыбная гордость Каспий, усеянный промыслами, увековеченный, каждый год весной привлекающий к себе внимание всей страны.
Сердце Каспия – Астрахань. Это мутная Азия, сети, клепка, соль и рыба. Каспий – это стерлядь, белуга, осетр и все то, что называется красной рыбой. Это и частиковая рыба: селедка, вобла, лещ и сазан. Но знаменит Каспий сельдью и воблой.
Сорта каспийской сельди очень разнообразны. Есть сельдь пузанок, есть волжская, есть синеморская, есть черноспинка, залом, бешенка, долгинская и астрабадская. Когда сельдь идет густо, то один невод захватывает ее иногда пятнадцать вагонов.
До половины XIX века селедку не ели. Ее даже считали вредной, дурной рыбой. Первый человек, начавший есть ее в соленом виде, был академик Бер. С тех пор лов сельди начал расти с чудовищной быстротой, началась сельдяная горячка, едва не окончившаяся катастрофой – сельдь перестала ловиться, она была вычерпана.
Понадобились строгие меры, чтобы восстановить сельдяные стада.
– проходные рыбы. Это значит, что они живут в море, а в реки приходят только метать икру. Ход бывает осенний и весенний, – по этому ходу и существуют две главные путины. Самый мощный ход – весенний.
Дальше стрелка идет к Азовскому и Черному морям. Это старые моря, старые знакомцы. В донских гирлах, обнесенных кое-где ржавыми цепями, свинцово и тихо стоят заповедные воды. Нет такого рыбака на всем побережье от Ейска до Кагальника и от Мариуполя до Таганрога, будь он трижды честным человеком, который не мечтал бы половить хотя бы раз в заповедных водах.
Под Таганрогом браконьеров звали «крутаями». Это было еще до революции. Они шли в гирла на легких байдах с парусами и веслами. В заповедных водах они на ходу закидывали сети, делали круг и уходили, выбирая сети. Уловы были баснословны, но не шли впрок, – рыбаки пропивали их и проигрывали в кости в таганрогских кабаках.
Не всегда, но очень часто их настигал сторожевой катер. Тогда частая пальба оглашала взморье, и единственное спасенье было в том, чтобы выброситься на берег и удрать от стражи, оставив ей байду, сети и улов.
Азовское море славится судаком и селедкой, знаменитой керченской селедкой. Когда в гирлах она идет мимо парохода, – кружится голова. Бесшумное движение сотен тысяч и миллионов рыб, – движение стремительное, стихийное и длящееся часами, – вызывает трепет.
– значит, идет рыба. Шумит не она, а исполинские стаи чаек, висящие низко над водой белыми облаками. Чайки дают знать на берег о ходе рыбы, – может быть, поэтому рыбаки считают убийство чаек величайшим преступлением.
Человек, застреливший чайку, становится отщепенцем, зачумленным, его выбрасывают из общества.
Наконец, Черное море, где рыбные промыслы носят, на первый взгляд, декоративный характер. Я уже говорил о хамсе и фирине, но не говорил о чудесных рыбах – скумбрии, камбале и кефали. Это рыбы теплых морей. Даже внешний их вид ясно говорит об этом, – в них много сиреневого, синего и густо-золотого цвета.
Кто ловит по берегам Черного моря? Украинцы – знаменитые рыбаки из Збурьевки и Херсона, с Киибурна и Одессы – потомки «потемкинцев», вольнолюбивые и язвительные, смелые и полные достоинства, как английские шкипера.
Греки из Балаклавы – листригоны или пиндосы – воспеты многими писателями и поэтами.
– коричневый и безропотный народ, украшающий свои фелюги, как невесту.
Черноморские рыбаки – особое племя, родственное левантийцам. Это смесь всех береговых племен и всей храбрости, воспитывавшейся веками у жителей моря. Жизнерадостность их рождена трудом, базарами и солнцем. Язык их сочен, как южные арбузы.
Рыбаки и рыбная ловля воспеты в литературе с древних времен. Вспомните Аксакова, Куприна, Ибаньеса, Лоти, Джека Лондона, Чехова, Пришвина.
Вспомните каприйских рыбаков, с которыми рыбачил Ленин. Они называли Ильича «синьор дринь-дринь». Объясняется это прозвище вот чем: на Капри ловят со шлюпок на длинные бечевки, опуская их с грузилом на дно. Когда рыба возьмет, то толчок передается пальцам в виде электрического разряда: «Дринь-дринь». Так объясняли рыбаки Ильичу. Он смеялся каждый раз, когда клевала рыба, и кричал: «Дринь-дринь».
Он умел отдыхать, а ведь нет лучшего отдыха, как ловля рыбы в солнечное и тихое утро у скалистых берегов, окрашенных румянцем йода и водорослей. Свежесть и соль пропитывают легкие, а в драгоценной прозрачной воде бронзой и огнем сверкает пойманная макрель.
– его нужно испытать самому.
Воды всюду прекрасны: и на юге, и в тишине и песках наших северных лесов, и в зное Арала.
1930
Примечания
«30 дней», 1930, № 6.