Колхозная академия
Очерк говорит об одной из громадных фабрик Союза по «изготовлению кадров» – Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Социалистическое преобразование сельского хозяйства и бурный рост колхозов требуют новых кадров сельскохозяйственных специалистов. Новые агрономы должны забыть об единоличном крестьянском хозяйстве и стать знатоками хозяйств крупного и обобществленного. Тимирязевская академия включена в конвейер социалистического строительства и не отстает от требований сегодняшнего дня. Она преобразована в Академию социалистического земледелия и сверху донизу перестроена для подготовки новых сельскохозяйственных кадров.
В 1914 году я был кондуктором московского трамвая. Две недели нас гоняли по линии «Б» и по другим окраинным линиям, а потом, в виде законного отдыха, переводили на два-три дня на «паровичок». «Паровичок» ходил в Петровско-Разумовское, до академии. Трамвая еще не было. Паровоз, похожий на вокзальный самовар, фальшиво посвистывая, тащил четыре прицепных растерзанных вагона.
Была поздняя осень. Учебный год уже начался, но в Петровском стояла глухая тишина, свойственная крепостным городам и дворцовым поместьям. Почти всегда мы ходили порожняком. Лишь изредка возили упитанных и румяных студентов и древних профессоров. Профессора внушали страх своей насупленностью.
С тех пор у меня о Петровском осталось впечатление, слагавшееся из трех элементов: тишины, безлюдья и идиллической калины, красневшей в профессорских садах.
Второй раз я попал в Петровское в 1930 году – через шестнадцать лет. Зима и глубокий снег, казалось, совсем похоронят Петровское в безмолвии и пустынности. Но оказалось – не так. Я попал в студенческий город, в споры, в лихорадку работы. Я воочию увидел то, что называется «темпом».
О зеркальных паркетах, отражавших профессорские седины, почтительных студентах, мечтавших попасть в удельное ведомство, и безбурном житье академии, питаемой неторопливой наукой, никто не помнит. Все сдвинулось. Академическая жизнь пошла ледоходом.
Каждый день полон нового, – сегодня создается студенческая коммуна, завтра обучают рабочих-колхозников управляться с сельскохозяйственными машинами, послезавтра обсуждают совместно с коллегией Наркомзема проект реорганизации академии.
Немного о внешности
Внешность во многом определяет работу. Какова внешность Тимирязевки?
Нет строящихся зданий, лесов, штабелей досок, бочек цемента, – вообще нет внешних признаков строительства. Но воздух стройки пропитывает все вокруг.
Старый дворец как бы расплавлен энергией, гудящей внутри его стен. Особенно очевидна его дряхлость, его неприспособленность к нынешнему веку. Екатерининская бомбоньерка цвета телесной пудры – и первый в мире колхозный факультет!
Новое вино бродит в старых мехах и льется через край: академия растет, захватывая новые участки. Вокруг дворца раскинулся академический город, – новые факультеты, лаборатории, научные станции, клубы, студенческие коммуны.
Штаб коллективизации
Обстановка в академии напоминает строительство и, одновременно, – боевой штаб. Штаб коллективизации и весеннего сева.
Никогда еще производственная жизнь страны не была так тесно связана с высшей школой, как теперь. В старое время Поволжье могло вымирать от голода, но студентам академии не было до этого никакого дела. Они сдавали зачеты и аптекарствовали в лабораториях, будучи глубоко убеждены, что чистая наука выше прикладной. Чистота ее состояла, очевидно, в том, что она не была призвана служить потребностям сегодняшнего дня. Тогда чему она должна служить? Себе самой? Вечности? Здесь начинается ученый идиотизм.
Сейчас иное. Академия поставлена дыбом. Половины студентов в Москве нет. Они брошены в колхозы и на посев. Академия опустела. Она отправила в деревню 2000 студентов.
Романтика селекции
За дворцом – городок из легких домов. Он засыпан снегом и окружен седыми зимними далями. Это – опытные станции академии.
На селекционной станции тишина. Зерна прорастают неслышно.
Только слабо гудят газовые горелки и несколько девушек безмолвно работают за микроскопами. Пахнет лекарственными травами и чистотой.
Трудно свыкнуться с мыслью, что в этом безмолвии идет работа, столь же захватывающая воображение, как эпопея «Красина», и столь же насущная для нас, как вода, воздух, как хлеб.
«буднями» революционных лет. Здесь пишется увлекательная книга о зерне и урожае.
Наука об улучшении человеческого рода-евгеника, – пожалуй, не так сложна, как наука об улучшении зерна – селекция. С зерном возятся больше, чем с грудным младенцем.
Ученые гораздо строже и бережнее относятся к слову, чем писатели. Рассказывая мне о своих работах, они ревниво следили за тем, чтобы их мысль была выражена точно, хотя бы и несколько сухо.
Поэтому мне было сказано точно: цель работы селекционной станции – не только улучшить существующие сорта семян хлеба и технических культур, но и вывести новые сорта семян.
Пятилетка требует общего повышения урожая на 35 %, – на 25 % урожай будет повышен путем селекции!
Вывести хорошие семена трудно, но не менее трудно их размножить.
Селекционная станция обслуживает колхозы и совхозы и готовит кадры селекционеров.
Вот главные пути, по которым идет ее сложная и кропотливая работа.
Как выводятся новые высокосортные семена? Двумя путями – путем индивидуального отбора и гибридизации. Расшифровка этих неясных терминов дает две стройные и интереснейшие системы.
30 000 сортов
30 тысяч сортов только пшеницы – такова расточительность земли! Многообразие форм растений не поддается описанию. Нужно исследовать и перебрать все эти 30 000 сортов одной только пшеницы и оставить самые ценные. С этого начинается индивидуальный метод селекции.
Из десятков тысяч семян одного и того же растения сотрудники станции отбирают все, что годно для разных областей Союза (обладающего, как известно даже из самых плохих учебников географии, исключительной пестротой климата и почвы).
Отобранные семена высеиваются руками в питомнике. Сажают 100 000 зерен. Когда растение созреет, снова начинается отбор. Выбирают лучшие – самые урожайные и зрелые. Каждый колос обмолачивают отдельно. Этим оканчивается первый год выращивания семян.
На второй год эти семена после жестокой браковки снова высеиваются в питомник. Вместо 100 000 зерен высеивают только 200–500.
Селекция – единственная отрасль в хозяйстве СССР, где столь чудовищный брак идет на пользу производству.
На третий год высаживают 20–50 зерен, а на четвертый 5-10 семейств – самых отборных.
Четырехлетнее зерно сравнивают по его урожайности с лучшими сортами имеющихся семян. Предположим, цель достигнута и зерно дает прекрасный урожай. Но ученым этого мало. Они не унимаются. Еще три года они испытывают новорожденное зерно, чтобы выяснить, как на него влияют разные климатические условия: засуха, избыток влаги, заморозки, лихорадочные скачки температуры.
Семь лет прошло, и зерно готово. Получен новый сорт – урожайный и выносливый. Он называется на языке селекционеров «элитным». Наступает новая эра – из питомников зерно выходит для испытаний на поля.
Его испытывают в разных частях Союза, чтобы найти самые подходящие для него районы распространения. Районы найдены. Тогда начинается размножение нового сорта, но далеко не сразу. Сначала два-три года им засеивают поля семеноводческих организаций.
Станция зорко следит за этим посевом и контролирует каждый его шаг. Потом семена идут на поля лучших колхозов и совхозов, и новый сорт можно считать окончательно созданным.
Здесь как будто должна быть поставлена точка. Но нет. Достаточно засорить новые семена, смешать их с доморощенными семенами, и вся работа идет насмарку. Поэтому контроль за посевами продолжается
Фабрика урожая
Под Загорском – бывшим Сергиевом – лежат богатые лаврские поля. Теперь они переданы академии, и на них производится выращивание новых сортов пшеницы, полученных путем индивидуального отбора и гибридизации.
«создать» зерно, обладающее всеми необходимыми качествами. Один сорт урожаен, но легко вымерзает, другой не вымерзает, но мало урожаен. Тогда берут эти сорта и скрещивают. Этот способ и называется гибридизацией.
Получается первое потомство со звучным названием – гибриды. Из него отбирают лучшие экземпляры, испытывают несколько лет, и если хорошие качества нового зерна оказываются устойчивыми – оно идет в посев.
Селекционная станция пропустила в январе 6000 рабочих, едущих в колхозы. Их научили отличать плохие семена от хороших, чистые от засоренных, – и это уже много. 500 студентов, знакомых с селекцией, отправлены в колхозы.
Такова нагрузка этой фабрики урожая.
Разрушительные машины
С селекционной станции я попал в анатомический музей машин, – на машиноиспытательную станцию.
Машины, разъятые на части, показывали свои нервы, кости, мускулатуру. Недавно здесь тоже шло обучение 6000 рабочих-колхозников.
Станция испытывает машины всех систем и отбирает лучшие, оценивает бесчисленные проекты изобретателей и сама конструирует новые машины.
Больше всего она возится с тракторами. Фордзон, Интернационал, Клетрак, – три слова, склоняющиеся на станции миллионы раз. Здесь тракторы всех возрастов, всех систем и всех мощностей, – от 16 до 60 лошадиных сил. Здесь гусеничные тракторы, которые могут тащить две сноповязалки (для нас, людей не земледельческих, это ничего не говорит, крестьянин же снимет перед этой цифрой шапку, – для него это – Днепрострой!).
Станцию засыпают запросами со всех концов Союза. Она не только обучает студентов, – она – главный оценщик машин.
Машины испытываются на полях академии и в разных районах Союза, где пробуют, как та или иная машина берет разную почву. Для глины нужны машины одной конструкции, для чернозема – другой.
Около станции стоят комбайны – советский и американский, плуги с восемнадцатью лемехами, дисковые бороны, сортировки, – целый музей земледельческих машин.
Станция пропускает сто экскурсий в месяц. Сейчас она обучает колхозников, а осенью начнется слет красных директоров совхозов и заводов сельскохозяйственных машин: четыре месяца они будут изучать машины.
На этой станции я впервые узнал, что сельскохозяйственные машины таят в себе разрушительное начало. Если на селекционной станции брак служит на пользу производству, то здесь этому служит идея разрушения.
Плуг и борона разрушают почву, и чем лучше они это делают, тем считаются ценнее; косилка режет стебель, молотилка уничтожает колос, мельничные машины перетирают зерно в порошок.
Это разрушительное начало, заложенное в конструкцию сельскохозяйственных машин, резко отличает их от машин созидательных. Оно определяет принципы их построения. Инженеры сельскохозяйственных машин – инженеры-разрушители.
Станция не отстает ни на шаг от времени. Ожидание сырого лета вызвало на станции ряд интереснейших работ по сушке зерна.
Влажное зерно быстро портится. Станция работает над созданием особой машины для просушки зерна.
Коровий бунт
Рядом – селекционный рассадник птицы, свинарник и молочная ферма, – лаборатория животноводства.
На ферме идут опыты с кормлением скота. Закончилось кормление коров соей, – кормили их почти три месяца. Сейчас идет подсчет результатов. Путем рационального кормления (без племенного его улучшения) удой русского скота на ферме в 1929 году увеличился, сравнительно с 1926 годом, на 12 %. Корова дает 20 кило молока в сутки. Скот становится тяжелее.
Ферма непрерывно работает над улучшением породы скота.
Через ферму проходит множество крестьянок-доильниц. Их обучают уходу за скотом.
Некоторые коровы в силу прославленного своего консерватизма враждебны к электричеству. Они не допускают к себе рабочих с электрической доилкой. Коровье безразличье сменяется неистовством, – корова впадает в бунт. Но большинство коров относится к электрическому доению равнодушно.
Доение продолжается от пяти до восемнадцати минут. Одновременно доят пятерых коров. Передержка аппарата не вызывает ни раздражения, ни крови. Единственный недостаток тот, что аппарат не выдаивает все до конца, – после него надо корову поддаивать.
Электрическая дойка дает очень чистое молоко, какого никогда не получить при доении руками.
Я рассказал только о трех главных опытных станциях академии. Есть еще льняная станция, метеорологическая и другие, но о них я говорить не буду.
Портфель и валенки
После опытных станций я попал в главное здание (или, вернее, в здания) Академии. Я запутался среди факультетов, лабораторий, библиотек и деканатов. Стены пестрели стенными газетами. Поражала единственная целеустремленность этих газет – колхозы и посевы. Как будто для тимирязевцев больше ничто не существует.
Я попал в Академию в бурные дни реорганизации. Академическую жизнь переливают в новые формы. Впредь она будет обслуживать только колхозы, только социалистическое земледелие. Над индивидуальным хозяйством поставлен крест.
Наркомзем постановил:
«Реорганизовать Академию, с тем чтобы она подготовляла инженера-агронома, специалиста-производственника исключительно для крупного социалистического хозяйства».
В старое время Академия была барской. Барич-помещик, купец, сын мироеда – таков был состав ее студентов. Сейчас в Академии больше половины крестьян-бедняков и колхозников, пятая часть – рабочие, а остальные – дети служащих и небольшая горсточка детей специалистов.
– монополисты земледельческой науки – не хотели отдавать ее в руки «мужичья». Только сейчас сломлено последнее сопротивление.
Студенты Тимирязевки отличаются от студентов других вузов. Это юноши и девушки в валенках и с портфелями. Портфель говорит об учености, а валенки о деревне, колхозе, непрерывной практике. Так во внешних деталях отражается принцип советского вуза – органическое слияние учения с производством.
Цифры
Читатели обычно боятся цифр. Но в наше время, когда каждый факт закреплен цифрой, когда сложнейшие социальные процессы возникают перед нами в колоннах сухих цифр, когда цифры становятся итогом борьбы, когда цифры – это наши нервы, мускулы, наша кровь, – пренебрежение к цифрам становится диким предрассудком.
Приведу только две цифры.
Первая. К концу пятилетки в Академии будет 12 000 студентов.
Перестройка
Старые факультеты умерли, вместо них возникает восемь новых: факультет зерновых культур, прядильных культур, садово-огородного хозяйства, рыбного хозяйства, защиты растений от вредителей, агрохимии и почвоведения, инженерно-мелиоративный и механизации и электрификации сельского хозяйства.
Если вы внимательно следите за хозяйственной жизнью страны, то вы сразу же увидите, что все важнейшие области социалистического сельского хозяйства четко и точно входят в рамки новых факультетов.
Конец вечного студента
Срок обучения на разных факультетах срезан до трех и четырех лет. Идет жестокая борьба с «засиживаньем» студентов. С «вечным студентом» – добрым малым, спорщиком и анекдотистом – расправились жестоко и по заслугам.
– студенты зовут ее «пестропольем» – заменена новой: четкой и целесообразной. Введена непрерывная производственная практика.
Старый способ практики был нелеп. Два-три студента ехали на завод или в колхоз и зачастую болтались там без дела.
Впредь к Академии будут прикреплены отдельные колхозы, совхозы, машинно-тракторные станции и заводы. Студенты будут выезжать туда «пачками» и проходить практику под руководством профессора.
В Академии есть популярный профессор Вильямс. Он создал знаменитую травопольную систему. Она должна вызвать переворот в сельском хозяйстве. Впервые в громадном масштабе она будет применена в Хоперском округе сплошной коллективизации.
Эта система путем посева определенных трав и растений приведет к задержке влаги в почве и к равномерному ее распределению. Угроза засух станет ничтожной.
Профессор Вильямс первый из профессоров Академии выработал стройную систему земледелия, основанную на том принципе, что единоличное крестьянское хозяйство – не что иное, как агрономическая нелепость.
Бытовые колхозы
Тимирязевцы создали четыре бытовых коммуны. Слава этих коммун разнеслась по всему Союзу. Знакомиться с ними приезжают делегаты отдаленных вузов, заводов, фабрик и шахт.
В бытовых коммунах обобществлено все – все вещи, весь летний и зимний заработок, все книги. В каждой коммуне свой «наркомфин». Он не стесняет коммунаров и выдает, в случае надобности, деньги на личные нужды – на помощь родным, на табак.
В каждой коммуне есть комната, где поддерживается глубокая мертвая тишина. Это комната для занятий.
В коммунах твердый закон – «по каждому вопросу стремятся добиться единой точки зрения».
Замечено, что коммунары учатся лучше студентов, живущих по старинке.
Так будущие специалисты по колхозам уничтожают в себе инстинкт собственничества, создают свои «бытовые колхозы», разрушают «нелепость индивидуального городского хозяйства».
Оглушающее впечатление
Я уезжал из Академии оглушенный, – так действует на новичка гигантский металлургический завод. Мозг перегружен деталями, зрелищем напряженной работы, цифрами, сложностью этой машины по изготовлению кадров. Вместе с тем он уже увеличивает контуры стройной системы, которой подчинена эта машина.
Академия включена в конвейер социалистического строительства и «набирает скорость», – иначе она будет отброшена в сторону и не даст наибольшего эффекта в своей работе.
А не дать в наше время наибольшего эффекта – это значит не дать ничего.
Зависть
На остановке Соломенная Сторожка вагон трамвая стоял очень долго. Тимирязевцы грузили на заднюю площадку корзины, баулы и книги.
Студенты были возбуждены, хохотали. Так в старое время ехали не на трудную работу, а на каникулы в Крым.
Студенты пели и пританцовывали на площадке. На щеках у них был румянец, – не московский, а деревенский жаркий румянец.
И я испытал скверное чувство; зависть.
1930