Одесситы любят читать о своем городе - есть такая слабость, благо "количество рассказов и стихов...об Одессе неисчислимо", как справедливо утверждал Константин Паустовский. Он и сам приложил к этому благодатному делу перо и сердце - одесская тема прошла через всё его творчество от юношески восторженного стихотворения "У Ланжерона прибои пели" до сверкающей гранями зрелого таланта повести "Время больших ожиданий".
Хорошо помню, как весной 1961 года одесское издание этой повести с изображением заснеженной бульварной пушки на обложке стотысячным тиражом выплеснулось на книжные прилавки и пожилая киоскерша на 16-й станции Большого Фонтана на вопрос, покупают ли Паустовского, смачно ответила: "Или его берут!" В то время Одесса все же больше "была Одессой" нежели теперь. И немудрено, что новую, причем, талантливую книгу "за Одессу", к тому же, стоившую пятьдесят копеек "теми деньгами", запоем читал весь город - молодые мамы, восседавшие на Куликовом Поле рядом с причаленными к скамейкам колясками, пассажиры трамваев и кондукторы этих же трамваев, первые отчаянные купальщики в Аркадии, грешным делом, автор этих строк на лекции по сопротивлению материалов, а главное, старые моряки, "заседавшие" на Приморском бульваре, и их "сухопутные" ровесники в Городском саду...
А потом одесские старожилы, неоднократно и шумно обсудив, оценив и еще раз обсудив подробности, факты, детали, страсти, слухи, радости и неприятности тех лет, которые Паустовский с отдающим горечью разочарования подтекстом назвал "временем больших ожиданий", к величайшему удовольствию автора забросали его письмами, подсказывая, о ком и о чем он "таки да" еще должен был написать, не "мог написать", а именно "должен". Но "Время больших ожиданий", по словам самого автора, "не мемуары, а свободная повесть", в которой правда и вымысел переплетены так туго, что вымышленные персонажи и ситуации не вызывают и тени сомнения, а многие реалии представляются столь фантастичными, что их вполне можно отнести на счет творческого воображения автора.
Одним из примеров тому похоронное объявление "Рухнул дуб Хаим Вольф Серебряный и осиротелые ветви низко склоняются в тяжелой тоске..." Признаться, я считал, что Паустовский попросту сочинил этот сногсшибательный одесский перл, пока... не обнаружил его в местных "Известиях" за 8 мая 1919 года по соседству с типичными для того смутного времени объявлениями, типа "Еду в Киев, беру письма и поручения..." или "Прошу вора, ограбившего у меня портмоне позавчера вечером на Колонтаевской, вернуть документы, а деньги оставить себе..." Отыскавшееся объявление существенно не отличается от приведенного Паустовским, но дополняет его. "Рухнул дуб Хаим Гешель Серебряный и осиротелые ветви его - жена, дети и внуки - поникли в жуткой тоске", - оттиснуто на плотной, ломкой бумаге, а дальше - вполне прозаичные слова о том, что "похороны из дома №1 по Базарной".
выражает свое соболезнование товарищу Фанни Ефимовне Серебряной". Но если принять во внимание, что Хаим - это не кто иной, как Ефим, становилось очевидным, что речь идет о дочери покойного Хаима Гешеля. Как говорят в Одессе, это уже "было что-то". А потом фото-энтузиаст краеведения Одессы Георгий или, как его ласково именуют друзья, Жорик Гергая наткнулся на втором еврейском кладбище на могилу Серебряного и предусмотрительно сфотографировал ее, потому что вскоре её бессмысленно и безжалостно снесли. Так сквозь толщу лет постепенно начала проступать фигура "человека из объявления".
Только никаким, даже самым счастливым, газетным, архивным, "кладбищенским" находкам никогда не заменить воспоминаний участников или, по крайней мере, свидетелей интересующих нас событий. Но отыскались и они. Первой рассказала мне о Серебряном девяностодвухлетняя Ф.Г.Новак, которой в пору ее уже невообразимо далекой юности довелось учиться в гимназии у его дочери. Потом выяснилось, что в некоем родстве с семьей Серебряных состоял хорошо знакомый мне одесский сатирик Е.Ташма и его вдова - поэтесса Г.Шмульян "вывела" меня на внучек Хаима Любовь и Розалию, а те, в свою очередь, на своего двоюродного брата. И в результате всех этих хождений, поездок, встреч и бесед несколько в ином свете, чем в повести К.Паустовского, предстала личность Серебряного.
Уроженец небольшого местечка в Белоруссии, он с незапамятных времен жил на Базарной улице в Одессе, преподавал, как оно значится на его визитной карточке, "двойную итальянскую бухгалтерию", вырастил детей, дождался внуков и 63-х лет от роду умер тревожной весной 1919 года. Приглашенный семьей "король" одесских фотографов Розвал запечатлел седобородого патриарха на смертном одре, а сын Ионя сочинил объявление и отнес его в редакцию "Известий" на Екатерининскую улицу. Подобно многим одесским юношам тех лет, он имел пристрастие к изящной словесности, но так уж сложилось, что объявление о "рухнувшем дубе" осталось его единственным напечатанным произведением. "Осиротелые ветви" же - пять дочерей и два сына Серебряного, а теперь уже их дети и дети их детей продолжили семейную традицию "на ниве народного просвещения", расселились по городам и весям от подмосковного Пушкино до Сан-Франциско, породнились с людьми разных национальностей, от русских до корейцев...
Но ничего этого Константин Паустовский не ведал, а безотказное воображение, подогретое милой его сердцу одесской экзотикой, помогло ему "довольно ясно представить себе этот "могучий дуб", этого биндюжника или портового грузчика Хаима Серебряного, привыкшего завтракать каждый день фунтом сала, "жменей" маслин и полбутылкой водки". Многочисленные и читающие потомки Серебряного, конечно, возрадовались появлению Хаима "у самого Паустовского", но не пришли в восторг от его трактовки образа интеллигентного предка. И внук Хаима, сын погибшего под Киевом автора объявления, долго не решался, но потом все же написал Паустовскому. Но письмо пришло слишком поздно... И пополнила повесть семейный архив, хранителем которого по единодушному решению родственников был определен упомянутый внук Ефим Иониевич, поскольку он наречен именем деда и, хоть и проживая в Киеве, относился к его памяти с совершеннейшим благоговением. Я видел этот архив, в котором семейные фотографии, обветшалый номер "Известий", старые документы, копия письма Паустовскому и визитная карточка "могучего дуба", когда-то рухнувшего на Базарной улице в Одессе.
было в Одессе, он появился несколькими месяцами позже. Тогда-то, может быть, кто-то из коллег-журналистов и показал будущему автору "Времени больших ожиданий" газету с необычным объявлением. Или он сам случайно увидел его через много лет, когда уже работая над повестью, приезжал в Одессу и "для освежения памяти" просматривал старые газеты. Мне еще довелось знать репортера Александра Анисимовича Аренберга, корректоров Николая Александровича Подорольского и Николая Ивановича Харджиева, которые работали вместе с Паустовским в редакции достославной газеты "Моряк", потом поддерживали с ним отношения и даже остались на страницах его книг. Но тогда я еще не прикоснулся к истории "рухнувшего дуба", а теперь и спросить не у кого...