М. Г. ПАУСТОВСКОЙ
17 декабря 1923 г. Москва
Дорогая мама. Прости, что так долго не писал. Все это время был в разъездах и, кроме того, было очень много возни с комнатой. Теперь я окончательно устроился, материально окреп и буду регулярно посылать тебе денег,— пока посылаю червонец, в начале января пришлю еще. Думаю, к весне все у меня сложится так, как я бы хотел, и тогда я смогу помочь тебе по-настоящему.
О том, как прошли эти три года (после Киева), я вкратце писал. В Одессе жилось очень скверно, был голод, холод (у нас в комнате зимой было 2—3 градуса мороза), приходилось и мне и Кате очень много работать. Но физически это нас не подорвало. Сейчас я очень посвежел и выгляжу гораздо моложе и лучше, чем все мои сверстники. Может быть, это объясняется тем, что уже давно я стал закалять себя, обливаюсь каждый день холодной водой, одеваюсь тепло, но очень легко, в море (в Сухуме и Батуме) я купался круглый год без перерыва. В результате я окреп и забыл о простудах и насморках.
варе 22 года. Я уехал вперед, па разведку, и десять дней наш пароход носило штормом по Черному морю, занесло в Босфор, мы уже дали радио о гибели, по, в конце концов, все обошлось.
В Сухуме я устроился быстро, хотя и не на газетную работу (в Одессе я в последнее время редактировал морскую газету «Моряк»). Сухум — места фантастические, русские тропики, жили мы на даче, окруженной пальмами, кактусами, бамбуком. На пасху угощали гостей апельсинами из своего сада, рвали их прямо с деревьев. Из Сухума часто ходили пешком в Новый Афон, Дранды, на главный хребет. Из Сухума я решил возвращаться в Москву, но так как не было денег, то пришлось добираться постепенно, кружным путем,— сначала в Батум, потом в Тифлис, а оттуда в Москву. В Батуме прожили немного, месяцев 5—6. Я работал в местной газете. Было много интересного, нового, прекрасного материала для наблюдений, но все испортила тропическая лихорадка, которой сначала заболела Катя, а потом и я. Первые- несколько дней, пока мы не устроились в городе, мы жили у знакомых в турецком городке Барцханы (в 2 верстах от Батума), среди кукурузных заболоченных нолей, по ночам под окнами стаями выли шакалы и шла непрерывная пальба,—две большие мусульманские семьи поссорились и по ночам обстреливали друг друга чуть ли не пулеметным огнем.
Тропическая лихорадка сильно изнурила и Катю и меня. В Тифлисе она прошла, но месяца через три возобновилась с еще большей силой, особенно у Кати. Припадки с жаром до 42° перемежались у нее через день.
В Тифлисе я редактировал большую газету, жили мы сравнительно хороню. Почти каяодый день у нас бывал Гюль-Назаров (ты его должна помнить). Из Тифлиса я ездил в Баку, в Муганскую степь, в Армению (Александрополь, Эривань, Джульфу) и в Персию (Тавриз). Впечатление от этой поездки у меня осталось громадное, на всю жизнь. Особенно поразил меня Арарат — это действительно что-то сказочное, непередаваемое.
В Персии мы чуть не погибли от пустякового и смешного случая,— в городе Маку (на границе Курдистана) мы сидели в чайхане (кофейная) с глинобитными стенами и мирно пили кофе. Вдруг стены со страшным треском обрушились, мы едва выбрались из-под развалин, со страшными криками и гамом к чайхане сбежался весь город. Мы долго но могли понять в чем дело, потом выяснилось, что об угол чайханы почесался чесоточный верблюд и стены не выдержали — рухнули.
ным Кати,—поправиться и отдохнуть. Только в Рязани нас окончательно бросила лихорадка.
Я уехал в Москву устраиваться. Первое время было довольно трудно. Теперь я работаю в двух журналах и газете, где редактирую общий и литературный отдел. Кроме того, работаю, но случайно в нескольких других журналах.
За последние годы (Киев — Одесса — Тифлис) я довольно много написал чисто художественных вещей и решил этой зимой начать всерьез печататься. Сначала я отдал мелочь в журналы. На днях, между прочим, будет мой рассказ в «Красной ниве» (я тебе пришлю и, кроме того, пришлю кое-что уже напечатанное в Москве и Тифлисе — надо собрать). На рождество еду в Петроград для окончательных переговоров с издательством «Петроград» об издании больших вещей (вероятно, выйдет 2—3 книги). Предварительные переговоры я уже веду.
Часто приходится сталкиваться и поддерживать связь с новыми писателями (Пильняк, Яковлев, Мандельштам, Ал. Толстой и др.). То, что я напишу тебе дальше, я пе хотел бы, чтобы знали Проскуры и вообще кто-либо, кроме тебя и Гали. Дело в том, что все, кто читал мои вещи в рукописях, а также редакции, куда я сдаю их в печать, говорят, что помимо их «поразительного, красочного» стиля, помимо богатства образов они очень глубоки по содержанию <…> Я не люблю говорить об этом и пишу это только тебе, чтобы ты поняла, чем отчасти вызваны скитанья, и не сердилась на меня за то, что я живу, может быть, не так, как ты хотела бы.
Я смотрю на самого себя, быть может, немного странно с общепринятой точки зрения. Я думаю, что если мне правда дан талант (а это я чувствую), то я должен отдать ему в жертву все,— и себя, и всю свою жизнь, чтобы пе зарыть ого в землю, дать ему расцвести полным цветом и оставить после себя хотя бы и небольшой, но все же след в жизни. Поэтому теперь я много работаю, пишу, много скитался, изучал жизнь, входил в яшзнь людей самых различных общественных слоев.
яться, и, я думаю, очень скоро я смогу приехать в Киев...
— прекрасно. Утомляют только поездки в юрод. В городе я не нашел комнаты. Кроме тот, платить по 10 червонце! за комнату я пе могу, а дешевле в Москве не найти...
Уже поздно, три часа ночи, надо кончать. Скоро опять напишу. Знаю, что тебе тяжело очень, но до сих пор и мне было немногим легче. Теперь все проясняется, и я смогу помочь тебе и, может быть, скоро избавить тебя и от этой проклятой зависимости от других и от труда. Как Галж Напиши все подробно, не сердись на меня и Катю. Целую крепко тебя и Галю. Катя целует,
Твой Котик.
Примечания
—1934) — мать К. Г. Паустовского.
«Красной ниве».— В «Красной пиве» ни в 1923, ни в 1924 г. Паустовский не публиковался.
Пильняк (псевдоним; настоящая фамилия — Вогау) Борис Андреевич (1894—1937) — русский советский прозаик.