Т. А. ПАУСТОВСКОЙ
14 февраля 1961 г. Ялта
Танюша, радость моя, рукой мне писать стало трудно, нужно очень напрягаться, чтобы писать разборчиво. Поэтому пишу на машинке, не сердись.
Когда же ты приедешь? Я тебя все время ладу и чем дальше, тем сильнее. Я думаю о тебе так хорошо, маленькая моя. А время уходит глупо и быстро среди чужих людей. Я все время в состоянии какого-то длинного и тоскливого одиночества. Хорошо одиночество, когда отрываешься для работы на несколько часов и знаешь, что ты, мой единственный человек, рядом, но постоянно оставаться с самим собой, со своими мыслями, огорчениями, болезнями — уже нет сил.
нается уже тихая весна, море спокойное и серое, очень тепло, иногда только идут дожди, но тоже теплые и душистые.
Здесь только Родов, очень славные молодые литовские поэты. Все по-старому. И нас здесь считают за своих и принимают как своих.
Работаю пока не очень много,— по пять-шесть часов в день. Пишу свободно, ни о чем не думая, и мне кажется, что журналы напрасно ссорятся друг с другом из-за этой вещи, так как они ее все равно не напечатают. Она гораздо «страннее», чем первая книга «Золотой розы». Я хочу поймать и закрепить, довести до полной прозрачности то состояние, которое называют вдохновением, но оно гораздо сложнее, сильнее и ближе к жизни, чем то легкое состояние, какое мы зовем этим именем. Пожалуй, это пушкинское: «Я забываю мир, и в сладкой тишине я сладко усыплен своим воображеньем» и слова Заболоцкого: «Я люблю этот сумрак восторга, эту краткую ночь вдохновения». Это очень сильное, ясное, великолепное состояние. Видишь, как я не умею рассказывать о своих вещах. В том, что я до сих пор написал, все ясно, просто, а рассказываю я об этом косноязычно. Писать легче и хочется.
— серый с коричневым) с такими добрыми, умными и нежными глазами, что просто сердце разрывается. Это — сучка, и если ее взять, то она с Евой будет жить очень мирно. Когда приедешь, посмотришь ее и мы решим. Очень она хороша. И с Евой они будут, как говорят, «прекрасная пара».
Вторая новость. Вчера меня пригласили в «Массандру» на дегустацию столетних вин. Пригласил меня главный винодел Крыма профессор Егоров — старик 87 лет. Раз в несколько лет они дегустируют все старые вина, и те, что могут испортиться (или, как они — виноделы — говорят, «умереть»), пускают в продажу (очевидно, они идут за границу). Какие вина, Танька! Особенно французские из ливадийских подвалов. Всякие Шато-Икем, Мускатель, Портвейн Лемера, Каберне, Мадера. Самое старое вино — ему 118 лет — такого цвета, запаха и вкуса, что даже виноделы загрустили, а старик Егоров сказал, что вкус этого вина, налитого в бутылки еще во времена Бальзака, очень «благородный, темпераментный, горький, с тончайшим ароматом старения». Вообще, у них очень интересный язык — «живое» и «мертвое» вино, «смолистый, ПОЛНЫЙ, гладкий букет».
— затмение. Темнота быстро шла с запада, и все птицы и все чайки улетали на запад, где еще оставалось немного света. Сразу начало холодеть. Перед полной темнотой зажегся маяк, все уличные огни и огни на пароходах в море. Было очень странно и даже зловеще.
Маленькая, Танюша моя, я пишу, должно быть, плохо из-за того, что все время жду тебя и мне гораздо интереснее говорить с тобой, чем писать. Приезжай! Пока что меня здесь никто не трогал, «не беспокоил» <...>
Сегодня все равно буду звонить. Получил ли Алешка марки?
Обнимаю тебя, милая моя, любимая, мои золотые височки. Они очень у тебя красивые и трогательные.
Опубликовано в «Литературной России» (26 февраля 1982 г.).
Родов Семен Абрамович (1893—1968) — русский советский поэт, критик, переводчик.
«Я забываю мир...» — из стихотворения А. С. Пушкина «Осень».
«Я люблю этот сумрак восторга...» — из стихотворения Н. А. Заболоцкого «Гроза».
Бобович Борис Владимирович (1896 —1975) — русский советский поэт и критик.