Л. Н. ДЕЛЕКТОРСКОЙ
11 февраля 1961 г. Ялта
Дорогая, милая Лидия Николаевна,— я не писал Вам, по-моему, целое тысячелетие, а почему — сам не могу понять. Много работы, много всяческих испытаний, много бед у друзей, некоторое количество припадков астмы и по временам даже отвращение к перу и бумаге (из-за «многописания») — все это служит для меня самым сомнительным и жалким оправданием. Главная же причина в том, что я хочу написать Вам очень много, накопилось множество новостей, поэтому я все время откладываю письмо до более легкого времени, чтобы поговорить с Вами свободно и не спеша. А в результате письмо все откладывается и откладывается. Извините меня. Умоляю.
С чего начать. Давайте с «Далеких годов». Я очень плохо разбираюсь во французском языке, но «насколько я понимаю в кибернетике» (так теперь шутят все пошляки) — перевод очень точный, тщательный и в каком-то отношении музыкальный. Не пугайтесь,— у прозы свой ритм, своя музыка, своя гармония, но объяснить все это нельзя — Вы только чувствуете, что то или иное слово этот ритм нарушает. Тогда Вы заменяете это слово другим, и фраза «поет».
«Далеких годах» я заметил две-три ничтожных фактических ошибки. У меня под рукой нет перевода (он — в Москве). Я об этом Вам напишу позже, когда вещь пойдет в набор.
Теперь об издании. В декабре я получил письмо (оно гонялось за мной из Тарусы в Москву, потом — в Ленинград, потом опять в Тарусу) от Парижского Литературного агептства<...> о том, что «один крупный парижский издатель очень заинтересован в издании автобиографических повестей, входящих в 3-ий том вашего собрания сочинений, в частности, заинтересован повестью «Далекие годы», но находит, что из тома в 780 страниц следует сделать 450 страниц».
Кто этот таинственный издатель — не сказано. Письмо это было переслано мне через живущего в Москве и часто бывающего в Париже журналиста Каталя. Недавно Каталя вернулся из Парижа и сообщил мне, что «таинственным» издателем, о котором мне писали из этого агентства, является Арагон. Каталя был у него в Париже. Арагон просил меня написать ему все, что я думаю по поводу перевода и издания автобиографических повестей. Я написал Арагону, чтобы издательство обратилось к Вам, как к моей переводчице. Кроме того, я пишу, что сокращать эти повести почти невозможно и мне, как автору, неприятно, поэтому я предлагаю каждую повесть издать отдельной небольшой книгой.
пишите мне, что Вы думаете об этом. Если я и соглашусь немного сократить эти повести, то только для издания во Франции, в одной Франций (всюду я отказался от малейших сокращений — в Польше, Италии, Соединенных Штатах и других странах). Соглашусь только из-за своей совершенно безумной любви к Франции, к французской литературе. В связи с изданием я, очевидно, приеду в Париж осенью. Я очень этому рад, рад увидеть Вас, Лелю и познакомиться с Поль<...>
Ваш «рывок» или «бросок» в Италию прекрасен. После Неаполя я написал рассказ. Вы его но читали. Скоро он будет напечатан в отдельной книге, где собрано все, написанное после издания собрания сочинений. Книгу эту я Вам пришлю, как только она выйдет. Напишите мне, где могила Леонардо да Винчи? Вы знаете, у меня еще в юности началась страсть посещать места, связанные с жизнью любимых писателей и поэтов. Лучшим местом на земле я считаю холм под стеной Святогорского монастыря в Псковской области, где похоронен Пушкин. Таких далеких и чистых далей, какие открываются с этого холма, нет больше нигде в России. Поэтому так понятно и хорошо все, что Вы почувствовали о Бетховене и старом могучем органе.
«Мимолетному Парижу».
Я не могу Вам советовать, но мне кажется, что перевод Вы должны подписать своей полной фамилией.
«Амфора» и еще кое-что. Сейчас засел в Ялте и пишу здесь вторую книгу «Золотой розы». Думаю окончить к маю. В мае мне придется лететь с Татьяной Алексеевной в США. Союз писателей настаивает на этой поездке в связи с тем, что в Нью-Йорке выходит весь цикл автобиографических повестей. Мне очень не хочется лететь, я променял бы Америку хотя бы на неделю во Франции.
А Франция — осенью. Я даже боюсь думать об этом, чтобы не сглазить.
Ноябрь я провел в Ленинграде, пришлось много выступать. Какой это великолепный, полупризрачный, торжественный город. Если бы я знал, где живут Ваши родственники, то я мог бы их найти и увидеть.
«Блоковские дни», то есть на дни, посвященные Александру Блоку. Это были грустные дни. Меня познакомили с милой старушкой с дрожащей головой, очень застенчивой. Это была женщина, о которой Блок написал стихи «Никогда не забуду, он был или не был этот вечер...». Найдите эти стихи, там Вы услышите великолепную аллитерацию: «И сейчас же в ответ что-то грянули струны, исступленно запели смычки» и еще «зашептали тревожно шелка» (хотя это кощунство, но мне все хочется сказать не «зашептали», а «зашуршали»). Эти стихи были посвящены молодой, самой красивой женщине Петербурга. А сейчас она стояла передо мной, руки у нее дрожали, она виновато улыбалась, потому что плохо уже слышала, и старенькие, заштопанные перчатки морщились на ее худеньких руках.
кие, темные) над Невой, смотрел на фонари, на пламя над Ростральными колоннами и вспоминал стихи Мандельштама. «Ты вернулся сюда, так глотай же скорей рыбий жир ленинградских речных фонарей». Вообще, за прошлый год было много всяких событий в моей жизни — как-нибудь расскажу о них.
Мой мальчик Алешка (как теперь говорят— «симпатяга») сходит с ума из-за марок. У них, у мальчишек, все время идет обмен марками, выискивание самых красивых, ссоры и даже легкие драки на этой почве. Я сказал ему, что буду всем своим друзьям за границей писать и просить их присылать старые марки. Теперь он каждый день пристает ко мне и спрашивает: «Ты написал Лидии Николаевне? Написал? Ты же обещал». Пришлите ему несколько марок, пожалуйста. Восторгу его не будет границ (он очень шутливый, непослушный и восторженный мальчик) .
Да, чуть не забыл. В Ленинграде Гранин устроил торжественный ужин. На нем, кроме меня, из «парижан» был Рахманов. Пили за Ваше здоровье. Все Вас вспоминают с умилением.
Я страшно разболтался. Простите.
Передайте мой сердечный изысканный (можно это слово перевести «элегантный») привет Поль. И большой привет Леле.
Ваш К. Паустовский.
Простите за помарки. Я письма правлю, как рукописи. В Ялте я пробуду примерно до апреля.
«Новый мир» (1982, № 2).
Арагон Луи (1897—1982) —французский поэт, прозаик, эссеист.
После Неаполя я написал рассказ.— «Толпа на набережной».
«Блоковские дни».— В 1960 г. исполнилось восемьдесят лет со дня рождения А. А. Блока (Блок родился 16(28) ноября 1880 г.).
«Никогда не забуду...» — Стихотворение «В ресторане» («Никогда не забуду...»), по свидетельствам исследователей Блока, было написано о Марии Дмитриевне Нелидовой, умершей в 1951 г. и с которой, следовательно, Паустовский ие мог встретиться в 1960 г. в Ленинграде. Скорее всего, женщина, упоминаемая Паустовским,— это Валентина Петровна Вернгина (1882—1974) — русская драматическая актриса, учившаяся в школе Московского Художественного театра, выступавшая на сцене театра В. Ф. Комиссаржевской, приятельница Л. Д. Блок.
«Ты вернулся сюда...» — из стихотворения О. Э. Маyдельштама «Я вернулся в мой город, знакомый до слез...».