Е. С. ЗАГОРСКОЙ-ПАУСТОВСКОЙ
Начало марта 1917 г.
Две ночи у дяди Коли, почти без сна. За окном мутные пятна фонарей. Холодно, тоскливо. После тревожных дней я остаюсь один со своими думами о Кроленке маленьком и нежном. А Кроленок не пишет.
Был у Маруси Зеленцовой. Она теперь общественная деятельница. Вызвала она меня по экстренному делу — при Московском комиссариате будет издаваться газета, нужны сотрудники.
— весь день в редакции. Редакция в квартире бывшего начальника охранного отделения Мартынова. На окне лежит забытая им во время побега каска. Всюду секретные телефоны. Весь состав редакции — редактор Алмазов, его помощник, секретарь, Марусенька, я и машинистка. Газета носит сухое название «Ведомости Московского комиссариата». Работы очень много. Все в кучу. Пишу статьи, репортирую, корректирую, ругаюсь с Марусенькой. Поступил я временно, до 24-го. После пасхи место за мной. Редактор почему-то ухватился за меня и уже два раза подбивал меня остаться на пасху, но я непреклонен.
У дверей, всюду стоят караулы. Обстановка революционная.
Был сегодня с Марусей в Совете рабочих и солдатских депутатов. Расскажу, когда приеду. Я дал себе слово с Марусенькой больше никуда не ходить.
Потом был один у Комиссара Временного правительства Кишкина в доме генерал-губернатора. Всюду золото, ковры, портреты. У всех внутренних дверей часовые. Кабинет весь затянут красным сукном. У дверей — караульные офицеры. Кишкин — красивый седой старик, весь в черном. Очень вежлив. Принимал он сотрудников всех московских газет. Все старики, толстые, гривастые, я один среди них — мальчишка. Самому стыдно. Слишком я молод для сотрудника. Только что пришел домой. Устал. Дома разгром. Мама укладывается. И такая тоска по Кроленку, по Ефремову. Пожалуй, в Ефремове живее и глубже идет переворот. Здесь больше сумятицы, больше нелепых слухов. Рождается новое, но пока еще очень громоздкое. Комитеты, комиссии, отделы, союзы, советы, бюро, комиссариаты, секретариаты, организации и прочее и прочее. Поэтому все, что случилось в Ефремове, чище и проще.
Получил письмо от Эммы. Предлагает служить вместе с ним в Харькове за 250 целковых.
— это потому, что я немного устал.
Слишком много здесь говорят. И пишущие машинки стучат, как полоумные.
Кроленок, пиши. Когда я уехал от тебя — поблекла революция, из всех революционных комитетов почему-то самым хорошим кажется ефремовский. Дни идут, и я плохо замечаю их.
Целую Кот.
Привет Леле.
Совет Рабочих Депутатов сбавил тон, успокоился и всех, кто призывает пе доверять новому правительству, зовет провокаторами.
Москва наводнепа газетами, листками, воззваниями. Газетчиков тысячи.
Сегодня по Москве носился таинственный автомобиль и стрелял по патрулям, милиции и зданиям, где помещаются комиссариаты. Патрули стреляли по нем залпами. Задержали его где-то в Сущевской части. Завтра я буду при допросе арестованных.
Арестованные жандармы сидят в участках. Вчера в Тверском участке они добыли откуда-то оружие и из окон открыли огонь по проходящим солдатам, офицерам и студентам. Всех их перевели в Бутырку.
— одна для разбора дел об арестованных, другая по делам о контрреволюционных выступлениях.
Работа быстро налаживается. Заводы пошли. Войска произвели демонстрации перед Советом Раб. Деп. и требовали выдать тех членов, которые противодействуют новому правительству <...>
И, несмотря на все это, я жду, жду напряженно и остро, жду как ребенок, 24-го.
Примечания
волюция произошла 23—27 февраля (по старому стилю) 1917 года, а письмо написано вскоре после этого, есть основание датировать его началом марта.
— здание Моссовета. После Февральской революции в нем помещался комиссар Временного правительства в Москве со своей канцелярией.
Кишкин Николай Михайлович (1864—1930) — врач, один из лидеров конституционно-демократической партии, министр Временного правительства.