Т. А. ПАУСТОВСКОЙ
10 октября 1957 г. Ялта
Танюша, родной мой человек, в последние дни я много думаю о тебе и о себе и о нашей жизни, и если бы не эта проклятая астма, то я был бы,— в этом я уверен,— самым счастливым человеком на свете. Бог послал мне тебя, солнце мое, уж не знаю за что, за какие мои такие заслуги. Здесь, в Ялте, где так много прожито, все напоминает о тебе, каждая улица, каждый дом. Я очень-очень тебя люблю, Танюша. Я знаю, что из-за меня ты переносишь очень тяжелые для себя вещи и идешь на большие жертвы,— и это одно только мучает меня. Я оказался плохим, но я очень люблю тебя, и, может быть, от этого тебе не так трудно, как могло бы быть.
Пожалуйста, береги себя ради нас всех, хотя бы ради рыжего Алешеньки (все-таки он бедный мальчик,— слишком много у него всяких волнений).
Я очень соскучился (это — не то слово), мне теперь трудно жить без тебя, без Алешки, без Галки — должно быть, из-за возраста, из-за того, что начинаешь как-то особенно остро ценить каждый день.
Хотел вернуться домой раньше срока, но до срока-то осталось всего две недели, и я думаю, что доживу здесь, чтобы немного поработать. Погода исправилась, много солнца, и началась крымская осень — с ее удивительным воздухом. Но если станет невмоготу, то приеду раньше.
На пароходе дышать было тяжело, особенно когда шли у берегов Кавказа. Пароход очень комфортабельный, пышный, богато отделанный, но почти без вентиляции. В каюте было 30 градусов жары, и голова все время кружилась от дикой духоты.
В Крыму я дышу совсем хорошо.
Одесса очень хороша. Были на 16-й станции Фонтана у Соколова-Микитова. Он очень постарел. Приезжал к нам в Лондонскую. Были курьезы. Я пошел в Одесскую публичную библиотеку (посмотреть старые комплекты «Моряка»), молодежь узнала об атом, и кончилось все тем, что директор библиотеки вывел меня какими-то подземными ходами на дальнюю улицу, чтобы «спасти» от толпы, собравшейся около библиотеки. Такие случаи в том или ином виде повторялись и на пароходе, и в Сухуми, и в Батуми, и все это очень утомительно, и я боюсь теперь называть себя. Но Алянскому все это нравится, особенно в тех случаях, когда помогает жить. Он очень милый человек, но педант и ворчун.
На Кавказском побережье хороши только Батум и, как это ни странно, Новороссийск.
Сухум — заплеван, затоптан, запружен толпами пошляков и пропах бараньим чадом и бензином.
Сочи — пышный и неприятный город, расцвет «ампира». Батум — уютный, тихий, пропах кофе.
В Батуми с нами была Нина Алянская. Ездили на Зеленый мыс в удивительный Ботанический сад. Нина живет там в маленьком доме в густых тропических зарослях.
Новороссийск — очень морской, построен на каких-то полынных пустырях, в нем есть что-то гриновское. Масса рыбаков. А главное — нет курортников.
цовом и ядовито-голубом бархате — портьеры, гарднны, мебель — все как в плохом бардаке или игорном доме<...>
Здесь Либединский, Ступникер, Вирта с Таней, Дании, Разумовская Туся и очень милый человек Малюгин<...>
Я начал работать, но как всегда после большого перерыва, пока что туго.
Был на Царской тропе в Ливадии,— там пустынно, доцветают последние цветы, очень трогательно и красиво.
Парк около нашего дома не изменился,— остался даже старый фонтан.
<...> Обнимаю тебя, Танюша, моя радость. Не болей, не волнуйся. Поцелуй всех — и маленького кишонка-гимназиста, и Галку, и Марию Алексеевну.
Моя комната — окнами на порт. Комната маленькая, с балконом (лоджией). В доме — очень тихо.
Твой Костька.