Т. А. ПАУСТОВСКОЙ
6 мая 1951 г. Калач-на-Дону
Танюша, радость моя, золотой мой человек, как ты там живешь с Алешкой-Балабошкой! Здоровы ли вы?
Пожалуйста, пиши мне правду и не обманывай меня со своим здоровьем. Отдыхай, ни о чем не волнуйся и береги себя. Без тебя у меня нет жизни,— ты сама это знаешь, Тануш. Очень тоскливо и одиноко одному,— я считаю дни до отъезда.
С поездкой я придумал, конечно, сгоряча,— это и очень утомительно (здесь стоит неслыханная жара) и срывает лето.
3-го я приехал вечером в Калач — пыльную и унылую станицу. Ехал на машине вдоль канала по степям в ураганах пыли. Два дня (4-е и 5-е) провел па канале. Видел много всяких вещей,— расскажу в Солотче. 4-го поздно вечером меня уговорили выступить на одном из участков канала, в глухой степи.
Слушали замечательно. Потом передавали по радио по каналу об этом и называли меня «дорогим гостем». Был здесь со мной Долматовский, он вчера уехал.
Земля вдоль канала похожа на лунный пейзаж. Был вчера на знаменитом шагающем экскаваторе — чудовищная стальная машина, похожая на броненосец, шагающий на железных лыжах (каждая весом в 900 пудов) по степи. За день он вырывает столько же земли, сколько могут вырыть 70 тысяч землекопов. На ходу он качается, как корабль.
«адъютантами»,— иначе здесь нельзя.
Мои планы такие: завтра вечером я уеду отсюда в Цимлянскую по Дону. Пассажирского сообщения никакого нет. Завтра идет буксир «Коммунар», и на нем мне дают каюту. В Цимлянской я буду 9 мая. Пробуду там три дня и там посмотрю,— или вернусь через Ростов, или через Сталинград. Мне хочется поехать из Сталинграда на пароходе, хотя бы до Горького,— это займет 5—6 дней,— чтобы за эти дни написать на пароходе 2—3 небольших вещи для газет и не возиться с этим в Солотче.
Здесь писать — совершенно нет времени.
Значит, в Москве я буду, должно быть, 20-го или 21-го, а в Солотче — 25 или 26-го. Все время буду телеграфировать. Что ты об этом думаешь?
Я здоров, загорел, обветрился и так пропылился, что не берет никакое мыло. Костюм, конечно, пропал,— весь в пыли, в бетоне и уже выгорел от солнца.
дельной (единственной) комнате. Вокруг с утра до вечера пьют и режутся в преферанс. О людях все расскажу потом.
— жди меня тихонько.
Как у нас в саду? Что цветет? Я рвусь в Солотчу и с огромным облегчением уезжаю отсюда, зная, что мне сюда никогда не надо будет возвращаться. Состояние такое же, как на фронте,— лишь бы скорей все прошло.
Как Алелькипы зубки? Поиграй с ним за меня. Привет Паше.
Целую тебя, радость моя.
Вчера в степи остановился около цыганского табора. Долго сидел в палатке с цыганами. У одной цыганки был мальчик, ему всего четыре дня, родился в степи. Он лежал голый на земле, на ветру, а старый цыган с золотым перстнем на руке стоял перед ним на коленях и молился. Оказывается, это были крестины. Мать была в таких атласных шалях, о каких мы не можем и мечтать. И все это в сожженной пыльной степи среди сусликов.