С. М. НАВАШИНУ
15 января 1944 г. Москва
Серый, не сердись, милый, что мы со Звэрой так редко пишем. Началась «московская жизнь» — все время у нас народ, множество дел (очень сложный и запутанный быт), мы быстро устаем. Для того чтобы писать, мне приходится, как в былые времена, или «заболевать», или скрываться. Нуяжно два-три дня для того, чтобы окончить повесть, но я никак не доберусь до конца. Старик Федюкин в связи со всеми этими обстоятельствами уезжает на две недели в Переделкино,— возможно, что я тоже уеду дней на семь (в Переделкине опять открылся дом отдыха). Там закончу наконец повесть. Что с ней будет — не знаю. Время в литературе трудное.
13-го вечером у нас экспромтом вышло празднование старого нового года. Пришла Таня. Пришли Никитины и старик Федюкин. Потом прибежала Дора Сергеевна, жена Ильфа и парижский скульптор Рабинович (с бородой)! Старик Федюкин устроил неслыханный шум, пел, жег пунш и в шесть часов утра был уведен Дорой Сергеевной.
— было новоселье и очередной шум. Пьеса идет хорошо. В дни спектаклей на Тверском бульваре от Пушкина и Тимирязева до театра стоит сплошная цепь людей, взывающих: «Нет ли лишнего билета, граждане?» Но театральные рецензенты шипят <... ->
Рассказ, который я тебе послал, очень хорошо читает по радио Антон Шварц. Рассказ, конечно, проскочил фуксом.
На днях пришла телеграмма от нью-йоркского издательства с просьбой прислать несколько рассказов, еще не переведенных па английский язык. Очевидно, будут издавать. Посылаю через Совинформбюро.
Вот все литературные новости, если не считать возможное отстранение Фадеева и проработку Зощенко, Асеева, Пастернака, Сельвинского, Федина (только не шипи об этом Нине), Лидииа, Гурвича и прочих. Так-то, Серяк!
Я на днях болел,— лежал два дня с температурой до 40, но без всяких болей и насморков. Очевидно, заболел от отвращения <...>
— и Астангов, и Ваня Халтурин, и Шиейдер, и все, даже Жоржик Шторм <....>
Смоличи через три дня уезжеают в Харьков — в холод и неизвестность. Жаль их, конечно. Миша очень редко появляется из своих институтских дебрей — сердитый и возмущенный количеством дураков.
Кстати, Костой меня уже начинают звать и Федин и Никитин,— это имя прививается.