Г. Л. ЭЙХЛЕРУ
24 января 1937 г. Ялта
Генрих, дорогой, вчера получил Ваше письмо. Мне очень жаль, что Вас нет в Ялте, у моря,— на днях выпал густой снег, стоит мягкая приморская зима, много серебра, солнца, блеска и тишины. Перевалы закрыты, мы почти отрезаны от мира. На море — зеленый веселый шторм, из моей комнаты слышно, как ревет прибой и на маяке все время звонит колокол,— над морем мгла. В воздухе пахнет весной. Мы бы побродили здесь и поговорили о многом. Вы грустите,— это плохо, но очевидно, естественно и неизбежно. Я тоже грущу, несмотря на то, что в личной жизни я, должно быть, очень счастливый человек. Но ведь этого мало. Я грущу о скромности, о мудрости, о хорошем вкусе (вспоминаю джаз, гопак и лезгинку), и хотя бы об элементарной культуре во всем, в том числе и в человеческих отношениях. Этого нет вокруг, и это меня очень пугает. За это надо неистово бороться и еще за честность и прямоту, особенно среди нас, писателей. Получается дико,— самого честного из поэтов Пастернака травят, а прожженные мерзавцы десятки лет пользуются неограниченным доверием...
Валерия Владимировна сейчас в Москве, она сюда вернется. Позвоните ей, она будет очень рада, она Вас очень любит.
— вместо Вас, или Гехта, или Рувима, Роскина и, наконец, меня посылают К., которому дешевая слава давно вскружила голову. Для него сногсшибательные костюмы и писательское благополучие сильнее, чем мужество и достоинство...
Очевидно, надо переверстать жизнь, вышвырнуть из нее все мелочи, отдохнуть среди друзей, опереться на людей действительно родных, любящих и чистых. Нужно настоящее содружество, настоящая работа, милые женские сердца и, наконец, природа. Без нее нельзя прожить ни одного дня, и я, главным образом, за то и не люблю Москву, что там вместо природы — слизь, пропитанная трамвайным бешенством.
Я написал три небольших рассказа и пишу книгу. Работаю медленно. Что выйдет — по знаю.
Посылаю Вам «Лонсевиля» с поправками. Посылаю Вам, т. к. не знаю фамилии редакторши,— подпись на ее письме очень неразборчива. Жаль, что мне прислали первое издание, а не второе,— второе было исправлено, но поправки я забыл. Было бы хорошо считать этот текст с текстом второго издания. Хотел по поводу «историка» поругаться, даже начал об этом писать, но бросил. Ни к чему. Историк, кстати, пользуется ничтожной частью материалов и, несмотря на это, говорит с большим апломбом.
Где же «Черное море»? Я жду. Относительно Пушкина Вы нравы,— в мае поеду в Михайловское (поедем вместе) и после этого, летом, я напишу.
— галантный старичок эпохи 18 века. Здесь Ермилов<...>, Артем Веселый и на днях приезжает Г. Если он опять пьет, то это будет отвратительно,— он сорвет всю работу. Если увидите его, то скажите ему, чтобы он бросил всю эту дурацкую и тошнотворную историю с пьянством,— скучно, мелко и пованивает копеечной богемой.
Как Рувим и все остальные? Пишут редко. Получил из Москвы письмо,— жеиа Грина опять волнуется, что с ней делать — не знаю. Пусть Цыпин не морочит голову и ска-жет ей прямо, если не собирается издавать...
Пишите. Жду. Очень жду. Привет Нине и всем.
Обнимаю Вас, Ваш К. Паустовский.
Примечания
«Вопросы литературы», 1985, № 9.
Артем Веселый (псевдоним; настоящее имя — Николай Иванович Кочкуров; 1899—1939) — русский советский прозаик.