Картина восьмая
Комната Пушкина в Михайловском. Вечер. Посреди комнаты под старенькой люстрой – стол. Дворовая девушка с русыми косами стоит на стуле и закрывает люстру простыней. Рядом Арина Родионовна.
Арина Родионовна. Сама бы догадалась люстру прикрыть. Прибираемся к празднику, пыль подняли, а люстра у тебя висит открытая. Потом небось не перетрешь каждое стеклышко.
Девушка. А я перетру, бабушка. Мне это нипочем.
Арина Родионовна. Перетрешь – да разобьешь! Вам все нипочем. А эта вещь подарена старому барину еще государем Петром.
В коридоре шум, шаги.
Кто это пожаловал?
Входит игумен Иона.
Иона (крестится). Мир дому сему. Арина Родионовна. Благослови, батюшка. (Подходит с девушкой под благословение к Ионе.)
Девушка уходит.
А Александра-то Сергеевича нету, В Святые Горы поехал.
Иона. Ай-яй-яй! А я из Святых Гор. По надобности к нему. Разминулись, значит. Скоро воротится?
Арина Родионовна
Иона. Да, темно. И мороз крепчает. Погодка декабрьская.
Арина Родионовна. Может, чайку согреть?
Иона. Не откажусь. От чайку, ежели в него подкинуть сухой липовый цвет, в голове прояснение. А в телесах – жар.
Арина Родионовна уходит. Иона подходит к ломберному столу, на котором лежат рукописи Пушкина, крестится, отбрасывает длинные рукава рясы, берет тетралку в черном переплете, раскрывает ее.
Хитер сочинитель! Ишь как нижет пером – не разберешь. Ишь как нижет! Вкось да с помарками. Нарочитое скорописание. «Би-о-графия»! Так, так! Сиречь, описание житейских препон и успехов. И скопище богопротивных мыслей. (Осторожно вырывает из рукописи страницу, складывает ее вчетверо и прячет в карман рясы.)
Слышны шаги няни.
(Кладет тетрадь на место, напевает.) «Благословен еси, господи, научи мя оправданием твоим».
Входит Арина Родионовна с чайной посудой.
Арина Родионовна. Что же ты стоишь, батюшка? Сел бы в креслице. (Ставит посуду, собирает рукописи и кладет их на стул.) Тесно у него на столе, у Александра Сергеевича.
Иона. Все пишет?
Арина Родионовна. Пишет, батюшка. Ночь за ночью – конца не видно.
Иона. Тебе читает написанное?
. Бывает, что и прочтет.
Иона (со злым смешком). При нашей скудости умственной даже затруднительно догадаться – об чем они пишут, Александр Сергеевич?
Арина Родионовна. Да все сейчас про царя.
Иона (настораживается). Про царя? И как о царе отзывается?
Арина Родионовна. Да как тебе сказать, батюшка. То так, то этак. Иной раз похвалит, а иной так осрамит – деваться некуда.
Иона. Так-так! Срамит, значит, царя, божьего помазанника.
Арина Родионовна. А ежели он до престола дошел через смертоубийство, царь-то. Как же его не срамить!
Иона (оживляется, глазки его загораются злым огоньком). Кого же это государь умертвил? Ради престола?
Арина Родионовна. Да в Угличе-то царевича Дмитрия зарезали. По его наущению.
Иона (явно разочарован). Так ты про царя Бориса! Вспомнила! Это, мать моя, когда было! (Напевает.) «Благословен еси, господи, научи мя оправданием твоим». Ничего нового не слыхать?
Арина Родионовна. Да нет. Тихо.
Иона. Что ж так? Обедняли новостями? Из Петербурга, что ли, не пишут?
Арина Родионовна. Писать-то пишут, да не мне, батюшка. А Александру Сергеевичу. Садись, сделай милость. Я чаек сейчас принесу. (Уходит.)
Иона (уверенно вытаскивает из-под груды рукописей тетрадь, открывает ее, читает). Змий, истинный змий! Тут и сорок архиереев не сразу разберут, чего написано. (Медленно читает.) «Когда бы я был царь…» – гордыня какая бесовская! – «…то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: „Александр Сергеевич, вы прекрасно сочиняете стихи“. Александр Сергеевич поклонился бы мне с некоторым скромным замешательством, а я бы продолжал: „Я заметил, вы стараетесь очернить меня в глазах народа распространением нелепой клеветы…“» Вот уж истинно! Истинно так! Клеветник и насмешник. Ишь чего написал! Знает кошка, чье мясо съела!
Иона читает дальше и не замечает, что в дверях появляется Пушкин. Пушкин останавливается и, нахмурившись, смотрит на Иону. Потом роняет на пол железную трость. Иона вздрагивает, захлопывает тетрадь, кладет ее на кучу рукописей на стуле. Рукописи сползают и падают на пол.
Пушкин. Ловкости у вас нет. И привычки к такому занятию, святой отец.
Иона (кланяется Пушкину). Простите великодушно. Сижу, дожидаюсь. Дай, думаю, почитаю прелестные стишки ваши.
Пушкин. Да уж вижу. (Подходит, собирает рукописи, кладет их на стол.) Почему это нынче вы стали интересоваться моими стихами? А раньше интересовались, только ромом.
Иона
Пушкин. Со мной шутки плохи, святой отец. Знаете, есть народная приговорка: «Я еду, еду – не свищу, а уж наеду – не спущу!»
Иона. Что-с?
Пушкин. А вот то-с! Вам, как лицу духовному, не пристало исполнять жандармские обязанности. Лучше бы горланили молебны, кадили бы господу вашему да наливались ромом. Пастырь стада Христова!
Иона. Не могу преклонить слух к столь богомерзким речам, Александр Сергеевич. На мне сан.
Пушкин (кричит в ярости). Какой сан! К чему он понуждает? К кротости? К справедливости? Блаженны жаждущие правды… Тех, кто жаждал ее, на днях перебили… картечью в Петербурге.
Иона. Скорблю. Скорблю, Александр Сергеевич, о заблудших овцах Христовых. Прости им, господи, прегрешения вольные и невольные.
Пушкин. Ладно! Ваш возок дожидается у крыльца. Езжайте! К себе в монастырь! И чем рыться в моих бумагах, лучше отслужите панихиду по убитым… заблудшим овцам Христовым! (Отворяет дверь, придерживает ее.)
Иона (крестится). Помянем царя Давида и всю кротость его. (Семенит мимо Пушкина в коридор.)
Пушкин (захлопывает за ним дверь). Мерзкий монах! Нянюшка! (Быстро ходит по комнате.)
Входит Арина Родионовна. Она вытирает платком глаза.
Арина Родионовна. Что тебе, Сашенька? Где же отец Иона?
Пушкин. Я прогнал его. Он рылся в моих бумагах.
Арина Родионовна. Ой, срам какой! Что это только нынче с людьми делается!
Пушкин. Ты чего плачешь?
Арина Родионовна. Да рассказал мне Кузьма… про Петербург.
Пушкин. Ничего зря не проходит, нянюшка. Ни одна слеза впустую не падает. За все будет расплата.
Арина Родионовна. Оно-то так, Сашенька. Да людей жалко. Молодые все, горячие – вот как ты.
Пушкин. Не плачь. Не надо. Неужели и Ваня Пущин был там, на площади? И Кюхля? И Рылеев? Были, я знаю. Что же с ними сейчас? Вели закладывать лошадей.
Арина Родионовна. Куда ехать-то? На ночь глядя?
Пушкин. В Петербург.
Арина Родионовна. Что ты! Самовольно! Беда будет, Сашенька.
Пушкин. Я должен знать, что с ними. Как ты не понимаешь? Может быть, они ждали меня. И сейчас ждут.
Арина Родионовна. Не пущу я тебя. Никуда!
Пушкин. Арина!
Арина Родионовна. Что – Арина, Арина? Не пущу – и все тут!
Пушкин. Я хочу добиться свидания с ними. Может быть, закрыть глаза умирающим. Сейчас же вели закладывать.
Арина Родионовна. Нет и нет! Погибели твоей не допущу!
. Хорошо. Тогда я сам прикажу. (Идет к двери.)
Арина Родионовна (падает на колени, загораживает дверь руками, кричит). Не езди! Не губи ты себя, ангел мой ненаглядный.
Пушкин (ласково наклоняется к ней, пытается поднять ее). Встань. Что за глупости!
Арина Родионовна (обхватывает ноги Пушкина, седые ее волосы падают в беспорядке из-под сбившегося на сторону платка). Пожалей ты себя! Не клади ты в петлю свою голову, Сашенька!
В двери заглядывает Кузьма.
Пушкин (расстроен, пытается поднять Арину Родионовну). Встань, Аринушка. Ну что это такое? Помоги мне, Кузьма.
Кузьма. Чего убиваетесь, Арина Родионовна?
Арина Родионовна. В Петербург надумал ехать. На плаху. Не пущу нипочем… Такую-то голову – да в петлю!
Пушкин. Ну хорошо, нянюшка. И впрямь бесполезно скакать в Петербург.
Арина Родионовна (встает, обнимает Пушкина). Ангел мой! Только уж не сердись, всю ночь от тебя не отойду. А то еще передумаешь. И Кузьма пусть нынче у нас заночует. А то одни девчонки в дому.
Кузьма. Я завсегда рад.
Арина Родионовна. Непутевый ты все-таки мужичонка, Кузьма. Все шлендаешь. То в Тригорское, то к нам, то в Святые Горы. А хозяйство небось в запустении.
Кузьма. Шут с ним, с хозяйством! Как бы тебе изъяснить, Арина Родионовна!.. Я около Александра Сергеевича не зря околачиваюсь. Слова хорошие я люблю. А где их услышишь, как не здесь.
Пушкин. Какие слова?!
Кузьма. Разные. Вот третьего дня девушки разучивали – да так тихонько, чтобы вы не услыхали, Александр Сергеевич, – новую песню. Вашего сочинения. Так я, поверите, три часа просидел на лавке, не шелохнулся. Даже ноги свело.
Пушкин. Какую песню?
Кузьма (смущенно). … про Арину Родионовну… и про синицу, что жила за морем.
Пушкин. Что же они мне ее не споют?
Арина Родионовна. Стыдятся. Они за спиной только озорные.
Кузьма. Вот так и живу, болтаюсь тут день и ночь.
Пушкин (подходит к столу, разбирает рукописи). Кузьма, затопи, братец, камин.
Арина Родионовна. Да его только что истопили.
Пушкин. Все равно. (Кузьме.) Принеси дрова.
Кузьма уходит.
Может быть, кто-нибудь из них спасся, бежал. Вдруг появится здесь? Видел же я в Святых Горах беглеца.
Арина Родионовна. Все может быть, Сашенька.
. Приготовь тогда все. Лишнюю постель. И ужин. И накрой на стол.
Входит Кузьма с дровами, растапливает камин.
Спасибо, Кузьма. А теперь иди. И ты, нянюшка, иди распорядись.
Арина Родионовна и Кузьма уходят. Дрова в камине разгораются. Пушкин просматривает у стола рукописи.
Записки… Попади это в лапы правительству – сколько будет новых жертв. (Подходит к камину, медлит, перечитывает рукопись.) Нет, второй раз этого не напишешь. Сил не хватит. И памяти. Ну что ж, прощайте, милые мои страницы. (Отрывает от рукописи половину, бросает в камин.)
Ярко вспыхивает пламя. В комнату входит Арина Родионовна. Пушкин быстро оглядывается, замечает на стене тень от люстры, обернутой простыней. Тень эта похожа на висящего человека.
Что это? (Бросается к люстре, срывает простыню.) Кто повесил сюда этот саван?
Арина Родионовна. Да Христос с тобой! Чего ты испугался? К празднику мы прибирались – вот и повесили.
Пушкин (садится в кресло около камина). Ничего… Просто так. А будут казни. Будут! Этот августейший щенок повесит многих… Господи, когда же мы избавимся от негодяев! (Бросает вторую половину рукописи в огонь.)
Арина Родионовна (Пытается вытащить горящую рукопись.)
Пушкин (удерживает ее). Арина! Из-за этих листков могут люди погибнуть… невинные. Оставь!
Арина Родионовна. Ну, раз так… тогда жги. Только жалко мне, ангел, труда твоего. И песен твоих дивных жалко.
Пушкин. Песни останутся. Подай мне со стола вон ту пачку. Там письма.
Арина Родионовна подает пачку писем. Пушкин быстро просматривает их, некоторые бросает в огонь.
(Перечитывает одно из писем.) «Сегодня Александрийские сады оделись снегом…» Она приказала сжечь его. Ну что ж, пускай уж заодно! (Бросает письмо в огонь, долго смотрит, как оно горит.) Вот и сгорела моя молодость, Аринушка. И следа не осталось. Разве только в памяти… А память умрет вместе со мной.
Арина Родионовна. Ничего, Сашенька. Страшен сон, да милостив бог!..
Пушкин. Погоди. Кто-то говорил мне эти слова… Да… там в Одессе, в театре. (Задумчиво разгребает пепел, достает обгорелый клочок бумаги, читает.) «От горя и нежности…» Всю жизнь так: горе, и нежность, и дружба, и поэзия, а рядом опасность смертельная, ненужная, порожденная тупостью, злобой… Когда же конец?
Арина Родионовна накрывает на стол ужин, зажигает свечи.
Побольше свечей зажги. Как в наш лицейский праздник. (Задумывается.) «Чей глас умолк на братской перекличке? Кто не пришел? Кого меж нами нет?»
Арина Родионовна. Сашенька, будто едет кто-то… Послушай.
Пушкин встает, прислушивается. Слышен глухой говор бубенцов. Он приближается, потом постепенно замолкает.
Проехали… А я думала…
Пушкин. Ночь еще долгая. (Наливает в стаканы вина.) Выпьем, Аринушка.
Арина Родионовна. Хорошо, ангел мой. Не горюй. Не весь же год на дворе вьюга да ночь. Потянет вскорости над озером теплым ветерком, теплыми травами. Солнышко перевалит к лету.
В дальней комнате девушки начинают тихо петь.
Пушкин. Что это?
Арина Родионовна
Слышно пение девушек:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя.
То, как зверь, она завоет,
…
Пушкин. Открой дверь. Плохо слышно.
Арина Родионовна открывает дверь, возвращается в комнату, садится в кресло у камина. Пушкин опускается на пол у ее ног, кладет голову на колени Арине Родионовне. Она ласково поглаживает его волосы.
Арина Родионовна
Пушкин. Как ты думаешь, нянюшка, вспомнят их через сто, через двести лет?
Арина Родионовна. Вспомнят, милый.
. И меня вспомнят?
Арина Родионовна. Господи! Да тебя и забывать никогда не будут.
Пушкин Хорошая ты моя!..
Арина Родионовна. Ты не томись, Сашенька.
Пушкин
Арина Родионовна. Не знаю, Сашенька.
Пушкин.
Товарищ, верь, взойдет она,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена.
Арина Родионовна ( Взойдет, ангел мой. Утренняя звезда – чистая, прелестная. От твоих слов будто солнышко прогрело душу. Спасибо тебе, Сашенька. Спасибо, милый.
Девушки поют:
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила.
За водой поутру шла…
На пороге появляется девушка с русыми косами.
Тебе чего?
Девушка Я спросить хотела… Эту песню вправду Александр Сергеевич сам придумал?
Арина Родионовна. Конечно, он. А кто же другой придумает?
Девушка, закинув тяжелые косы на грудь и прикрыв ими подбородок, смотрит на Пушкина. Громче доносится песня:
Бедной юности моей.
Выпьем с горя, где же кружка, –
Сердцу будет веселей.
1949
Примечания
«Новый мир», 1949, № 6. В 1951 г. в Варшаве вышла отдельным изданием на польском языке.