Картина четвертая
Дикий, запущенный сад на даче Рено под Одессой. Густые кусты акации нависают над полуразрушенной прибоем подпорной стеной. Вдоль стены тянется каменная балюстрада.
Сумерки. На море буря. Слышно, как прибой бьет в подпорную стену. Иногда пена захлестывает в сад.
На старой скамье сидят Воронцова и княгиня Вера Вяземская. Перед ними стоит Лекс. Шляпу он держит в руке.
Лекс. Обегал весь город, и нигде его нет-с. Ни в ресторации у Отона, ни у Думитраки, ни у Филиппа Филипповича Вигеля. Поэтому осмелился приехать. По наущению Филиппа Филипповича. Он утверждает, что Александр Сергеевич направился именно сюда, на дачу Рено. Но и тут его нет.
Вяземская. Да, он обещал здесь быть. А что за срочность такая?
Лекс. Виноват! Не расслышал. Море сильно бушует.
Вяземская (громче). Я говорю: что за спешка такая… с Александром Сергеевичем?
Воронцова. Зачем он понадобился? Графа же нет в Одессе. Он еще в Крыму.
Лекс. Не могу знать. От графа пришло из Юрзуфа повое предписание. Относительно Александра Сергеевича.
Воронцова. Хороший вы человек, Михайло Иванович, но всегда является с какими-то предписаниями и неприятностями.
Лекс. Напрасно так говорите, Елизавета Ксаверьевна. Содержания этого пакета я не знаю. Что мне прикажут, то и делаю. В соответствии с местом, занимаемым мною по табели о рангах, мне рассуждать не полагается. Меня Александр Сергеевич даже окрестил «вечным титулярным советником». Но я на него не в обиде.
Женщины молчат, пена захлестывает в сад.
Воронцова. Да вы садитесь, Михайло Иванович.
Лекс. Благодарствую. (Садится.) Весь день действительно бегаю, ног под собой не слышу.
Воронцова. Почему вы Александру Сергеевичу все прощаете, даже насмешки?
Лекс. За талант. Боюсь заслужить вашу ироническую улыбку, но смело скажу, что Александр Сергеевич – величайший поэт нашего отечества. Ежели не всего земного шара.
Воронцова (слегка похлопывает Лекса по руке, ласково ему улыбается). Милый вы, Михайло Иванович.
Лекс. Не знаю-с. Жизнь у меня ничтожная. А Александр Сергеевич блистает в нашем мраке, как вот эта звезда-с! (Показывает на яркую звезду в разрыве черных туч.) Я, извините, сплю на полу под шинелькой, но поэзию воспринимаю до глубины сердца. Бывает, признаться, даже слезу прольешь. Вот недавно… Попалась мне «Полярная звезда». И там стихотворение Александра Сергеевича. Прелести невообразимой. Каждое слово – кристалл! Я прочел это стихотворение при самом Александре Сергеевиче. Не удержался. Он внимательно так это выслушал и говорит: «Да! Великолепно сказано!» Я, конечно, пришел в некоторое замешательство. «Позвольте, говорю, так это же вы сами сочинили, Александр Сергеевич». А он посмотрел на меня и отвечает как бы с сомнением: «Как будто я». Удивительный человек-с!
Вяземская. Какое стихотворение?
Лекс. Не решаюсь прочесть. Голос невыразительный.
Воронцова. Прочтите.
. Самому Пушкину читаете, а нам нельзя.
Лекс. Ну, раз вы приказываете… Начинается оно так…
Редеет облаков летучая гряда.
Звезда вечерняя, печальная звезда,
Твой луч осеребрил увядшие равнины…
Воронцова встает, подходит к балюстраде, смотрит на море. Лекс замолкает.
Воронцова (не оборачиваясь). Что же вы? Читайте!
Лекс
…Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и темных скал вершины.
Люблю твой слабый свет в небесной вышине…
Воронцова облокачивается о балюстраду, наклоняет голову, незаметно прижимает к глазам платок. Вяземская замечает это.
(Повторяет)
Вяземская (трогает Лекса за локоть). Погодите!
Лекс (испуганно). (Замечает склонившуюся над балюстрадой Воронцову.) Мне уйти?
Вяземская. Принесите с веранды фонарь, Михайло Иванович. А то в этих потемках мы потом не доберемся до дому.
Лекс вскакивает и уходит. Вяземская подходит к Воронцовой, кладет ей руку на плечо.
К чему эта хандра? Вот уж не думала, что вы способны на это.
Воронцова. Такой уж день… Буря… И эти непонятные пушечные выстрелы. Помните? И Лекс с его секретным пакетом. Зачем он здесь?
Вяземская. Ну, от него мы легко избавимся, от Лекса. (Помолчав.) Я не могу вас понять. Чего вам не хватает? Самой прелестной, участливой и богатой женщине, каких я встречала.
Воронцова. Ну что ж… вы правы. С детства меня учили блистать в свете и дарить свое расположение достойным людям.
Вяземская. То есть знатным?
Воронцова. Да. И то дарить по крохам. Поэтому я и сберегла свое сердце нетронутым. С некоторых пор все, что окружает меня в доме мужа, стало чуждым для меня. Вот я вернулась из Юрзуфа раньше Воронцова.
Вяземская
Воронцова. Кем он только не увлекается! Он был влюблен в Амалию Ризнич, в какую-то гречанку в порту.
Вяземская. Неужели вы и вправду не заметили этого? Или вы так избалованы всеобщим обожанием, что даже любовь такого человека, как Пушкин, вам совершенно не льстит?
Воронцова. Мне кажется, вы заблуждаетесь. (Усмехается.) Я не смею надеяться на любовь великого поэта. Мы ведь с ним совершенно разные. Разве можно вообразить, чтобы я стала его подругой, его женой?
Вяземская (резко). Нет. Это нелепость. (Спохватывается, говорит более мягко.) С его непостоянством, с его бурным и резким нравом? И с вашей капризностью, избалованностью? Да еще при такой разнице положений? Если бы это случилось, вы бы не были счастливы.
Воронцова. Я это прекрасно знаю. Ну, а если бы он был хоть чуточку другим?
Вяземская. Тогда бы он не был поэтом!
Воронцова. Я думала как-то, может ли женщина принести свою любовь в жертву поэзии. И решила, что за это можно возненавидеть поэзию.
(сердито), То-то вы расплакались от его стихов!
Возвращается Лекс с фонарем. Ставит фонарь на землю около скамьи.
Лекс. Чудно-с! Буря, а в воздухе ни ветерка. Воронцова. Михайло Иванович!
Лекс. Что-с!
Воронцова. Возвращайтесь-ка лучше в город. Вы же совершенно измучены. А пакет оставьте. Александр Сергеевич будет здесь непременно. Я ему передам.
Вяземская (Лексу). Действительно, лица на вас нет. Смотреть тошно. До чего избегался, бедняга!
Лекс. Весьма благодарен, но… пакет этот секретного свойства.
Воронцова. Неужели вы могли подумать…
Лекс (поспешно). Нет-с! Нет-с! Я ничего не думаю. Не смею сомневаться в супруге его сиятельства. (Достает пакет.) Некоторое служебное упущение, конечно. (Передает пакет Воронцовой.) Но видимость должна быть такая, будто я самолично вручил этот пакет Александру Сергеевичу. В случае каких-либо вопросов. Со стороны графа.
. Будьте спокойны, Михайло Иванович.
Лекс. Исключительно из расположения к вам. У меня ведь тоже сердце в груди, а не пуговица с казенным орлом.
Воронцова. Спасибо, Михайло Иванович. Я позабочусь, чтобы вы впредь не спали на полу на шинельке.
Лекс (видимо, растроган славами Воронцовой). Ну что вы! Это ни к чему-с. Честь имею кланяться. (Уходит.)
Воронцова, помедлив, пока скроется Лекс, быстро разрывает пакет, вынимает предписание. Бросает конверт на землю. Вяземская испытующе смотрит на Воронцову. Воронцова, нахмурившись, читает предписание, заметно бледнеет, прячет бумагу у себя на груди.
Вяземская. Ну что? Воронцова. Мелкие придирки. Вяземская. Но все же?
Воронцова (улыбается). Это же секретное предписание, Вера Федоровна. Не заставляйте меня быть нескромной.
Вяземская. Одна нескромность влечет другую.
В кустах раздается грозное рычание. Женщины вскрикивают. Из кустов со смехом выскакивает Пушкин.
Воронцова (радостно). Пушкин! Наконец-то!
. Что это еще за новое ребячество!
Пушкин (хватает Вяземскую за руки и кружит ее). Вольно же вам пугаться! (Оставляет Вяземскую, целует у Воронцовой руки.) Мне сейчас все трын-трава! Хотите, я заставлю эту волну остановиться? (Показывает на море.)
Оттуда с плеском и гулом подходит большая волна. Она бьет в стену. Пена высоко взлетает над балюстрадой и заливает женщин и Пушкина. Пушкин хохочет.
Вяземская (отряхивая платье). Насквозь промокла. А он еще хохочет! Вот пустельга!
Пушкин. Да! Я дурак, пустельга, свинья! Сегодня я согласен на все!
Воронцова (Вяземской). Надо переменить платье, Вера Федоровна. Мои вам будут впору. Пойдемте в дом.
Вяземская. Ради бога, не беспокойтесь. Я пойду одна. Надеюсь, ваша Аннета мне что-нибудь найдет.
Воронцова
Вяземская уходит, погрозив Пушкину пальцем.
(Протягивает Пушкину руки.) Ну, здравствуйте! Я не видела вас целую вечность. Я так рвалась сюда из Крыма… Даже бросила там Воронцова. (Садится на скамью.)
Пушкин опускается на землю около ее ног, облокачивается одной рукой о колени Воронцовой.
Встаньте. Тут сыро.
Пушкин. Ни за что!
Воронцова. Вы сегодня какой-то особенный.
Над балюстрадой снова всплескивает пена.
Какие волны! (Ворошит волосы Пушкину.) Смешной!
Пушкин. Смешной?
Воронцова. Нет! Очень хороший.
Пушкин
Воронцова. А мать?
Пушкин. Никогда! (Замолкает.) Со мной только что случилось забавное происшествие.
Воронцова. Я боюсь теперь ваших происшествий.
Пушкин. Это особенное. Я шел сюда, заблудился и забрел на береговую батарею. Меня арестовали.
Воронцова. Ну конечно!..
Пушкин. Послушайте дальше. Меня привели в офицерскую палатку. Под штыками. Но когда офицеры узнали, кто я такой, они дали три залпа из пушек. В мою честь.
Воронцова. Так вот почему стреляли!
Пушкин. Да. Перед вами мне хочется хвастать.
Воронцова
Пушкин. Может быть, потому, что вам я легко могу подарить свою славу. Больше у меня ничего нет за душой.
Воронцова. Встаньте, милый. Я боюсь за вас. Земля сырая.
Пушкин. Ничего! Я думаю сейчас об одном…
Воронцова. Да? (Легко гладит Пушкина по волосам.) О чем же?
Пушкин. О том, что я в конце концов счастлив. Это совершенно неожиданное открытие.
Воронцова. Если бы это было так!
Пушкин. Я предан своему народу. Я ему нужен. Сегодняшний случай меня в этом утвердил. В этом моя гордость. И моя сила. Перед ней меркнут мощь и блеск всех императорских дворов. Кто дал мне поэтический дар, я не знаю. Но я буду верен ему до последнего вздоха. И до последней крупицы я его отдам тому, перед кем я в неоплатном долгу.
Воронцова. Кому это, Пушкин?
Пушкин (Замолкает.) И вы…
Воронцова. Как странно то, что вы говорите. (Замолкает.) Что я? (Смотрит на море.) Как быстро темнеет.
Пушкин. Подходит гроза. Видите?
Над морем мигает отдаленная зарница.
Да… странность и прелесть любви… в том, что мы с вами живем в одно время. А могло быть иначе. Тысячелетия были до нас и будут после нас. Они нас могли разделить. Но жизнь свела нас после многих лет неясного ожидания. А могло быть иначе. И вот надо же было так случиться, что меня сослали в Одессу, а вы приехали сюда из своих пышных Александрийских садов. И вошли в библиотеку вашего дома, когда я сидел там и писал свои заметки о цыганах. Вы остановились позади, я оглянулся и увидел свет ваших глаз. «Какой у вас неразборчивый почерк!» – это единственное, что вы тогда сказали, но я ощутил эти слова как слова… любви.
Воронцова (порывисто). Родной мой!.. (Наклоняется к Пушкину, но тотчас отстраняется.) Нет не могу.
Пушкин (восторженно).
Воронцова. Нет, ничего… (Быстро опускается на колени рядом с Пушкиным, обнимает его за плечи, прижимается головой к его груди.) Как мне страшно остаться… без тебя.
Пушкин (тихо). Как ты сказала?
Воронцова (едва слышно). Без тебя…
Пушкин поднимает голову Воронцовой. Она смотрит на него встревоженными глазами, потом снова прячет лицо у него на груди. Волна захлестывает в сад.
Пушкин. У тебя лицо холодное от бури.
Воронцова. Я не могу дольше скрывать это…
Пушкин. Зачем скрывать любовь?
Воронцова. Нет. Вот здесь… я ношу несчастье. Послушай. Только что приезжал Лекс. Он привез секретный пакет для тебя. Я отобрала его. И вскрыла.
Пушкин вскакивает, помогает подняться Воронцовой. Буря разыгрывается, Срывается ветер. Шумит сад.
Пушкин. Опять этот Лекс! Что было там, в пакете?
Воронцова. Я не в силах тебе рассказать. Прочти. (Достает бумагу, протягивает Пушкину.)
Пушкин начинает читать. Воронцова порывисто вырывает у него бумагу, но тотчас отдает ее обратно.
Все равно! Читай! Все кончено теперь!
Пушкин (берет фонарь, светит на бумагу и читает; бумагу рвет ветром). «По повелению его императорского величества, сообщенному мне Новороссийским генерал-губернатором графом Воронцовым, вам надлежит не позже, чем на вторые сутки по получении сего, отправиться в имение ваших родителей в Псковскую губернию, где вы будете находиться под надзором местных властей без права перемены жительства. Прогонные деньги в сумме 389 рублей 4 копеек благоволите получить в моей канцелярии. Одесский градоначальник Гурьев». (Начинает хохотать.)
Воронцова. Что с вами?
Пушкин. Властители России! Лавочники! Рассчитали все до четырех копеек. Дешево же я обошелся его величеству – всего триста восемьдесят девять рублей четыре копейки. (Перестает смеяться.) О нет! Черта с два! Вся эта нечисть, в том числе и ваш сиятельный супруг, хочет заклепать мне рот. Дураки! Если пистолет дает осечку, то слово – никогда!
Прости меня! Но это так подло.
Воронцова. Я не сержусь.
Пушкин. Если бы ты уехала со мной!
Воронцова. Нет! Не требуй от меня невозможного.
Пушкин. Чего же стоит тогда любовь?
Воронцова. Сколько раз я думала: что делать дальше? И не могла решить. Уйти к вам? Какое это было бы счастье!
Пушкин берет ее за руки.
Но непрочное. Мимолетное и всегда отравленное страхом.
Пушкин. Почему?
Воронцова. Потому что люди не позволят мне быть счастливой. Никогда! Все обрушится на меня и на вас. Клевета, презрение света, гнев родных, изгнание, месть, бедность. Все! Мне страшно об этом подумать.
Пушкин. Какие трезвые речи! Кто вам внушил эти мысли?
. Что скрывать! Я люблю вас. И человека и поэта. Не знаю, кого больше.
Пушкин. Но отказаться от любви? Ради чего?
Воронцова. Я не отказываюсь от нее. Но наши жизни никогда не придут к единой гармонии. Поверьте, так нужно. Когда мы встретимся – а встретимся мы непременно, – вы первый же скажете, что я была права.
Пушкин. Я не могу представить себе свою жизнь без вас.
Воронцова. Дайте руку. (Снимает со своей руки и надевает на палец Пушкину кольцо.) Это старинный арабский перстень из сердолика. Он ограждает от несчастий. Никогда не снимайте его… даже если забудете меня. А теперь попрощаемся.
Сильный порыв бури. Грохот волн. Далеко в ночном мраке снова загорается и гаснет зарница. Воронцова обнимает Пушкина за плечи, долго смотрит ему в лицо, потом медленно целует Пушкина в глаза, в лоб, в губы.
(С отчаянием.) Что это? Родной мой! Неужели ты плачешь? Не надо! Не мучь свое сердце из-за меня! Ну, милый!.. Ну зачем это?.. Мы увидимся – и тогда, может быть, я больше не покину тебя. Может быть, У меня хватит сил. Слышишь?
Пушкин. Да, это слабость. Но я не могу понять всех этих постоянных потерь в своей жизни.
Воронцова Бедный мой! Так надо. Прощай. И помни: где бы ты ни был, я всегда в мыслях с тобой.
Пушкин. Так надо… Ну что ж! Прощай! До сих пор я не знал, что ты такая…
Воронцова
Пушкин. Такая хорошая… И такая слабая духом.
Слышны голоса.
Воронцова
Воронцова торопливо крестит и обнимает Пушкина. Он скрывается в темноте. Воронцова облокачивается на балюстраду, смотрит на море. Все чаще мигают зарницы. Голоса приближаются. Люди идут с фонарем, его свет падает на мокрую листву акаций. Воронцова не оглядывается. Входит Воронцов со слугой. Слуга несет фонарь. Воронцов останавливается, молча смотрит на Воронцову. Делает знак слуге. Тот ставит фонарь на землю и уходит.
Воронцов. Вы меня сегодня не ждали?
Воронцова быстро оборачивается, смотрит на Воронцова, молчит.
Воронцова молчит.
Почему вы одна? Здесь? Даже без вашего вечного спутника господина Раевского?
Воронцова все так же молчит.
Я вас не узнаю, Элиз. Вы даже не здороваетесь.
Он был нынче здесь?
Воронцова. Кто?
Воронцов
Воронцова. Да, был.
Воронцов. Надеюсь, что вы его больше никогда не увидите.
(гневно и холодно). Я не остановлюсь ни перед чем, если вы позволите себе еще хоть раз так издевательски выразиться о нем. Можете быть спокойны, я остаюсь при вас. Но я требую, чтобы вы не вторгались в ту область моего сердца, которая принадлежит только мне. И никому больше.
Воронцов (несколько мгновений думает, потом пожимает плечами и почтительно кланяется Воронцовой).
Воронцова берет у него конверт, рвет его на мелкие куски и бросает по ветру. Воронцов подает ей руку. Она отстраняет его и уходит. Воронцов напевает французскую песенку и смотрит ей вслед. Жалко мигает от ветра забытый на земле фонарь. Сильная молния. Первый тяжелый гром прокатывается над морем и заглушает грохот прибоя.